Книга Город как безумие. Как архитектура влияет на наши эмоции, здоровье, жизнь - Сара Уильямс Голдхаген

Более новое торговое здание, крупнее соседних, расположилось на углу улицы. Это сочетание реечных деревянных панелей, сетчатых бетонных призм, ленточных окон и текстурированных выступающих кубов. Пройдя несколько кварталов, мы наталкиваемся на составной торговый комплекс: первый его этаж, поверх которого посажена трава, образует цепь маленьких лавочек, над ними высится призма из фактурного кирпича с непроизносимым названием, написанным латинскими буквами, – Ssamziegil[10] – над логотипом в виде двойной перевернутой буквы Y. Арихтектор Мунгё Чой расположил центральный вход так, что из него вы попадаете во внутренний двор. Широкая и крутая, похожая на амфитеатр лестница приглашает нас подняться. Не в пример блужданию в какофонии рыночных прилавков Старого города, здесь мы чувствуем себя заинтригованными. Крутые ступени приводят к пологой рампе, огибающей весь внутренний двор. Мы минуем крошечные бутики и спокойные рестораны. В какой бы художественный салон мы ни зашли, владелец приветствует нас сдержанной улыбкой; из-за такой вежливости, отсутствия других покупателей и такой близости тел кажется невежливым игнорировать его. Поэтому мы вступаем в разговор. Одна из владелиц магазина, узнаем мы, получила образование на факультете искусства и моды Сеульского женского университета; она застенчиво признается, что является автором каждого из предметов одежды, висящих на вешалках. Отчасти для того, чтобы поддержать начинающую художницу, а отчасти потому, что мы глубоко очарованы всем этим, мы приобретаем подарок для подруги, прежде чем выйти из комплекса «Самзигил». Через пятнадцать минут мы входим в соседний фольклорно-исторический район Букчхон, и свежеотреставрированные ханоки — традиционные корейские жилища с двориками – тянутся по обеим сторонам узкой улицы.

Фасад каждого ханока с любовью отреставрирован, с фактурными геометрическими орнаментами в цветных полосах, прерываемых сплошными телами и пустотами. Ослепительно белый строительный раствор скрепляет пестрые каменные блоки и глазурованные кирпичи темно-красного и грифельно-серого цвета, а выше – деревянные квадратные рамы окон под выступающими лагами, с двойным рядом терракотовых плиток, завершающим композицию. Изысканное сочетание повторений и вариаций приводит нас в один из многих чайных павильонов Букчхона, представляющий собой обшитые деревом помещения, окружающие внутренний дворик идеальных пропорций. Лампы подсветки и книжные полки тянутся вдоль стен, а большие столы и скамьи с подушками заполняют помещения: сама эта картина подталкивает нас решиться провести здесь день. Мы устраиваемся среди других горожан с чайником чая, предвкушая спокойный день чтения и погружения в культуру.

Социальные миры – места действия

Три города. То же время года. То же время дня. То же занятие даже: прогулка по пешеходным историческим местам. Тот же человек! Однако какими разными были эти дни. Это относится как к нашим внутренним мыслям и впечатлениям, так и к связи с окружающими нас людьми. Даже когда мы занимаемся одним и тем же – совершаем покупки – это в разных местах происходит по-разному. В Старом городе Иерусалима мы постоянно вертели головой и оборачивались, ища незнакомца, чей рюкзак мы нечаянно задели, или отклоняя предложение посмотреть еще чей-нибудь товар. Сохранять молчание или личное пространство было бы невозможно. Все говорят, толкаются, рассматривают, соприкасаются локтями друг с другом. В сеульском Инсадоне, в магазине без других покупателей, мы наслаждались тишиной, сдержанностью его владельца, что подвигло нас начать разговор. А парижский Латинский квартал в сравнении со Старым городом и с Инсадоном пуст. Единственный разговор, который мы слышали, происходил у нас в голове. В Пантеоне мы тоже чувствовали своего рода связь с другими, но абстрактно, – наше чувство общности со всем человечеством, а не с определенными людьми. Оно возникло из ощущения величия этого здания: благоговение – помните? – породило в нас ориентированные на других людей, просоциальные чувства, осознание принадлежности к человечеству.

Всего лишь пребывание в среде, организованной определенным образом, – на широких тротуарах Латинского квартала, запутанных улицах и переулках Старого города, рампе сеульского торгового центра и даже в традиционной деревне – заставляет нас думать, чувствовать и вести себя по-разному. Это справедливо для любого места, в каком бы мы ни оказались. Парк в регулярном стиле, сводчатое святилище, соук, двор торгового центра, окаймленный дорогими бутиками, исторический район; каждое место побуждает нас совершать специфические действия и вызывает определенные мысли. И каждое препятствует другим действиям или мыслям, едва ли не предотвращает их. Как точно подметил Карл Уве Кнаусгор в эпиграфе к этой главе, конфигурация наших строительных сред так мощно предрасполагает нас к определенным действиям, чувствам и взаимодействию с другими, что, если бы мы заменили людей, находящихся сейчас в Люксембургском саду, на соуке Старого города или в сеульском Букчхоне, другим кругом лиц, общие паттерны их действий и взаимодействий остались бы теми же.

Здания, интерьеры, уличные пейзажи и ландшафты, – все это обстановки действия, места, определяющие то, что люди делают и думают и как они взаимодействуют друг с другом. Каждая обстановка содержит то, что мы называли аффордансами, имея в виду места и объекты, которые делают возможными определенные действия. (Гостиная, например это обстановка действия. Диван – аффорданс в том смысле, что он позволяет, то есть и предполагает, и облегчает сидение.) Обстановки действия, такие как районы города или магазины одежды, имеют стереотипное расположение объектов и пространств. Оно дает нам информационные подсказки, которые крайне важны для нашей жизни среди других людей: они подвигают нас действовать стереотипным образом в рамках социальных норм.

Понятие обстановки действия почерпнуто из работы Роджера Баркера, одного из забытых основателей психологии среды. В 1950-е годы Баркер предпринял полномасштабную критику бихевиоральной психологии, утверждая: из-за того, что бихевиористы (такие как Б. Ф. Скиннер) ограничивают свои психологические исследования лабораторией, они невольно упускают целое измерение человеческого восприятия, которое глубоко влияет на поведение человека – среду. С коллегами из университета Канзаса Баркер организовал психологическую полевую станцию Среднего Запада в 1947 году, и в течение примерно тридцати лет проводил изучение человеческого поведения в естественной среде. В одном из исследований ученые, вооруженные ручками и блокнотами, следовали за детьми с утра до вечера по маршруту дом – комната для приготовления уроков – класс – кафетерий – спортивная площадка – класс – магазин газированной воды – снова дом.

Предсказуемым было то, что дети вели себя по-разному в течение дня. Менее предсказуемым было открытие Баркера, что один фактор преимущественно определял характер поведения детей: место, где они находились в данное время, и то, как устроено это место. То, как Джессика и Сабрина ведут себя в классе, предсказуемо отличается от того, как они ведут себя на собрании. То, что Адам и Аарон делают дома, предсказуемо отличается от их поведения в шахматном клубе. Возможно, в самом этом нет ничего особенно удивительного, но этому сопутствовало еще одно открытие, сделанное на полевой станции: Баркер и его коллеги обнаружили, что они могут предсказать поведение ребенка в данное время, установив особенности среды и ее обстановки действия, лучше, чем проанализировав его личностные, психологические качества. Баркер писал: «Вариативность в поведении разных детей в одной и той же обстановке в конкретное время была меньше, чем вариативность поведения того же самого ребенка на протяжении целого его или ее дня». Итак, поведение Джессики и Адама зависит от того, где они находятся, и то же справедливо и в отношении их сознательных мыслей и решений, а также неосознаваемых когниций и эмоций. В раскрытии тайны человеческого поведения обстановка действия была важнейшей неявной переменной.