Книга Я тебя никому не отдам - Анастасия Франц

Что мы вообще творим, что делаем?..

Давид проводит вверх ладонью, захватывает аккуратно мои волосы, собирая их на макушке, приподнимает к себе ближе, что мы почти сталкиваемся нос к носу.

— Что ты опять себе надумала? — голос твёрдый.

— Ничего, — стараюсь улыбнуться, но получается слабо — вижу это по хмурым чёрным бровям, что сходятся на переносице. — Давид, — пытаюсь начать разговор и достучаться до него. По крайней мере попробовать достучаться, но мне не дают вставить и слово.

— Опять что-то надумала в своей маленькой глупой головке и всё сама решила, — он не спрашивает — утверждает, и мне нечего ему ответить, как просто кивнуть, соглашаясь с ним полностью.

— У нас всё получится, — сердце замирает от его слов, но потом вновь падает, разбиваясь. — Ты обязательно встанешь на ноги. Я тебе это обещаю, — добавляет он.

А я-то думала, что он говорит о нас двоих. Ох, Александра, о чём ты вообще думаешь? Ну разве ты нужна ему как девушка? Как желанная девушка, которую хочется не только телом, но и душой? Да о чём ты вообще? Ты инвалид, калека, которая не сможет ему дать то, что нужно нормальному взрослому мужику.

Ты не можешь ничего. Даже семьи с тобой нормальной не построишь. Дурочка ты, Сашка. Правильно он говорит, что глупая у меня голова, которая уже так много себе надумала. Это всего лишь жалость. Жалость ко мне, как к сводной сестре, которой просто сейчас нужна поддержка и помощь. Вот и всё.

Уверена, дома его ждёт Лана, которая сможет дать ему всё то, что требуется настоящему взрослому мужику. А ты… Ты ничего не сможешь ему дать, кроме простых поцелуев и объятий. Да даже этого не можешь, потому что всё это неправильно. Так нельзя. Сашка, ты должна подавить все свои чувства, что так рвутся наружу. Которые начинают распускаться в красивый, но никому не нужный цветок.

Он уйдёт. Определённо потом уйдёт, а ты, Александра, останешься одна, никому не нужная. Даже если встанешь на ноги, что просто нереально. Я не верю в такие чудеса. А как хотелось бы.

— Я разговаривал с врачом, — продолжает Давид, пока я копаюсь внутри себя и вновь ставлю барьеры между нами.

Только гораздо толще и выше. Так будет лучше. Лучше.

— Так вот, завтра тебя выписывают, — как обухом по голове.

В шоке от его слов застываю, не зная, что сказать или сделать.

Меня? Выписывают? Но куда? Куда я пойду? Как буду жить и где? Я справлюсь одна?

Все эти вопросы пролетают один за одним у меня в голове, и они, кажется, отражаются у меня на лице, потому как Давид замолкает, вновь вглядываясь в мои черты, желая понять, что вновь происходит в моей голове.

Боюсь озвучивать свои вопросы и ещё больше боюсь услышать на них ответы, потому что боюсь, что они могут меня ранить ещё сильнее — хотя куда уж сильнее? Боюсь, что меня могут отправить куда-нибудь далеко, чтобы именно там за мной присматривали. Чтобы я никому здесь не мешала.

— М-м-м… — не могу подобрать слов, поэтому только и делаю, что открываю и закрываю рот и что-то мычу.

Понимаю, что одна я не справлюсь никак. Я калека, и передвигаться, мыться, готовить себе есть и всё остальное я просто не в состоянии. И это ещё больше давит на меня. Мучительно. Больно. Трудно вдохнуть, а выдохнуть — так тем более.

— Что тебя беспокоит? — голос почти стальной, но не грозный, скорее просто требовательный, чтобы надавить на меня и услышать честный ответ на свой вопрос.

Знает, что я могу увильнуть от этого вопроса. Либо просто отмахнуться, не ответить. Поэтому именно сейчас он надавливает, дабы я ответила ему.

— Куда меня определят? — всё же решаюсь спросить после минутного молчания.

Мне не удаётся скрыть в голосе боль и страх от неизвестности, что со мной случится в дальнейшем.

— Ты о чём? — Давид хмурится ещё сильнее, сдавливая меня крепче рукой, отчего я ойкаю, упираюсь ладонями в его грудь, пытаюсь оттолкнуть его.

Но куда уж мне, маленькой, хрупкой девушке, справиться с огромной горой, что держит меня. К тому же куда я сдвинусь, когда стою на его ногах, когда сама не могу ходить?

— Ну как о чём, ведь одна я не смогу пока жить.

— Да, не сможешь, — подтверждает кивком, продолжая хмуриться, отчего хочется разгладить пальцами морщинки на лбу, поцеловать, чтобы успокоился, потому как я чувствую, насколько сильно он напряжён в этот момент.

— Вот, поэтому, чтобы за мной кто-то ухаживал на первых порах, меня кому-то отдадут, — последнее слово прозвучало тихо, почти неслышно.

Но так как Давид был слишком близко мне, то он услышал и рыкнул на меня. Да так, что я испугалась, прильнула к нему ближе, сжалась, зарываясь лицом в его грудь. Тогда как нужно было сделать наоборот — отпрыгнуть как можно дальше от него. Но, кажется, я какая-то не такая, раз не отпрыгиваю как можно дальше от него, а наоборот приближаюсь, прижимаюсь как можно ближе.

И это страшно меня пугает.

— Тебя точно в детстве не пороли, — грозный голос надо мной.

Вздрогнула. Осторожно приподняла голову вверх, приоткрыла глаза, встречаясь с разъярённым взглядом, полным ярости. И в этот момент я не могу понять, что я такого сказала, что Давид так рассердился, когда мои слова — правда. Только слишком больная. Но разве до этого есть кому дело?

— Ты ещё такая маленькая, глупая и ничего не видишь, не понимаешь, — резко его голос меняется на более мягкий, как ещё ранее он со мной разговаривал.

— Да, я маленькая, но я всё понимаю, — говорю, смотря прямо в бездну его глаз.

— Нет, — качает головой. — Ты не понимаешь, — возвращая руку к любимому действию — перебирать мои волосы пальцами.

Точно это его фетиш, от которого внутри всё замирает.

— Ты не будешь жить одна, — продолжает, не отводя от меня своего взгляда. — Никуда тебя я отдавать не собираюсь. Ты будешь жить со мной! — припечатывает меня так, что мои губы приоткрываются от шока, от его слов.

— Но…

— Никаких «но», Саша. Я не хочу слышать от тебя никаких возражений и всего остального. Я так решил, а значит, так и будет.

Внутри всё смешивается, я ничего не понимаю. Не знаю, как на это всё реагировать. Сглатываю и озвучиваю ему свой вопрос, что так и крутится на языке, просясь слететь с губ.

— Ты же не собираешься ухаживать за мной? — спрашиваю и вижу в его глазах ответ.

Твёрдый. Решительный. Не требующий возражений и всего остального.

— Нет, Давид, — противлюсь его решению, которое в принципе неправильное, как бы в этот момент сердце ни трепетало от того, что мы будем находиться с ним в одном доме. Совсем рядом.

Это всё неправильно. И так нельзя, и я должна до него всё это донести.

— Давид, — провожу по его рукам ладонями, касаюсь пальцами узоров на коже, к которым хочется прикоснуться губами. — Ты понимаешь, что это неправильно? Что так нельзя? Ты не можешь за мной ухаживать, водить меня в туалет, купать и всё остальное. Нет! — вскрикиваю, хмурюсь точно так же, как и он — с каждым моим словом.