Книга Синий билет - Софи Макинтош
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эта идея меня сильно вдохновила. И я поделилась ею с другими. Мы же могли уехать куда угодно.
– Завтракать! – объявила Марисоль и поставила на стол кастрюлю с нашей кашей. – Давайте-ка пока не будем об этом. Это все в будущем. Выживание – тоже как жизнь в чужой стране, и нам сначала надо попасть туда.
Ночами и по утрам я начала видеть странные вещи. Словно сны наяву, вспышки света. По углам нашей комнаты двигались тени и превращались в объемные фигуры. Я махала ножом во тьме, словно что-то могло на него напороться. Что бы ни происходило с Лайлой, это происходило и со мной. Это было заразно: меня тоже охватывала легкая лихорадка. Мы понятия не имели, насколько такое состояние естественно и ожидаемо. А какая еще болезнь или состояние могло изменить наши вкусовые ощущения, или заставлять наши сердца бешено колотиться, или вызывать постоянную смену настроения. Я вдруг решила, что меня больше не интересуют подробности изменений в моем теле, даже если бы я могла их узнать. Мне стало просто невыносимо думать о том, как я вывернусь наизнанку и извергну из себя нечто, окровавленное и неведомое. И когда я смотрела на свой живот, то чуть ли не ждала, что оттуда вылезет что-то в перьях или чешуе.
Я не знала, можно ли считать беременность своеобразным ранением и как ее воспринимало мое тело: как состояние благодати, или опасности, или и то и другое. Когда я дотрагивалась пальцем до подмышки, он покрывался липким потом. Я источала жар, словно звезда в темном небе.
– Вернись в кровать, – сказала Марисоль. – Тебе надо следить за своим поведением. – Она произносила это ласковым голосом, но при этом цепко сжимала меня в объятиях, чтобы я отвлеклась от своих тревожных мыслей. – Я беспокоюсь о тебе, – добавила она.
– А я о себе не беспокоюсь, – проговорила я, чувствуя себя уверенной, чистой и готовой.
– Ты отдаляешься от нас.
– Ничего подобного, – возразила я. – Мысленно я с вами, как никогда раньше. Я просто беременна.
Больше я не опасалась произносить это слово – ну, или почти не опасалась. «Беременна», – говорила я себе, словно это был вызов. Мать. Мать. Мать.
– Прислушивайся к себе, – посоветовала Марисоль. – Больше я ничего не прошу.
Я подождала, пока она перевернется на другой бок и уснет. Я лежала с открытыми глазами. Я не сжимала в руке нож – он лежал рядом на полу, откуда я в случае необходимости могла его сразу схватить, – но я осторожно проводила кончиками пальцев по его рукоятке и лезвию.
Всю ночь я воображала себе своего ребенка. Пухленький, покрытый пушком, как персик. Даже его назойливый плач мог звучать приятной музыкой, которая была слышна только мне. И нож на полу служил ему надежной защитой. Мои нежные руки были способны разорвать его врага на части. Было что-то жестокое в том, как я плакала раньше, думая о малышах в городе, и как мне хотелось схватить их на руки и сбежать. И вот теперь во мне появилось это желание: обезопасить своего малыша любой ценой: в этом инстинкте не было ни капли нежности. Теперь, когда я была без пяти минут мать и во мне этот инстинкт вполне проявился, сама идея нежной ласки казалась мне смехотворной.
Марисоль стала проводить с женщинами консультации в лесу.
– Позвольте мне вам помочь, – предложила она. И к моему удивлению, все согласились, даже Валери. А я отказалась, конечно.
– О чем ты только думаешь? – спросила я.
– Я думаю, что могу делать добро, – ответила она, – пока мы тут. Я думаю о том, каково нам ощущать страх и одиночество и что, если мы будем просто разговаривать и раскрывать друг другу душу, это может помочь.
Я представляла себе, как Марисоль ведет прием в мятно-зеленом кабинете, взвешивает женщин и громко наговаривает результаты на диктофон. Марисоль обследует пациенток, словно их мозг можно положить на руку и читать как книгу. Марисоль звонит в нужную инстанцию, изящно набирая номер, и без лишней суеты сообщает новости. И все это время у нее на шее висит медальон с синим билетом, и она отдает себе отчет в том, что это вовсе не то, чего она хочет в жизни, и что ей в самом начале надо было заглянуть в себя и понять свою природу, раз даже врачи не способны видеть всего. Я задумывалась, как она воспринимала отношения между материей и сознанием, как понимала принцип их взаимодействия. Но даже она пошла наперекор лотерее, полюбив кого-то, – и это стало ее поражением, хотя в самой этой мысли можно было найти утешение, а как же иначе?
Я думала о ней все чаще и чаще. И о своей прежней жизни тоже. Друг моего отца возник темным силуэтом в дверях моей комнаты, а я притворилась спящей. Те мальчишки на дороге. Потом вспоминала, как барахталась в куче прелых листьев, перемешанных с землей. Как я убеждала себя, что то, чего я боюсь, совсем не страшно. Что мне мало повредит то, на что я оказалась способна. Близость чужих рук у моего лица. Кровь на ляжках и мысль: ну что ты наделала… Вещи, о которых я не очень хотела рассказывать доктору А. Вещи, которые, как мне казалось, послужат для него лишним подтверждением того, кто я такая, и тогда он сможет найти точный термин и выявить причину моей непригодности.
На меня давила масса воздуха, но тем не менее я парила. Я ждала, когда ко мне вернутся остальные. Они сидели среди деревьев, скрестив ноги, и делились своими исповедями. В ожидании отпущения грехов – другого способа не было. А я сидела в высокой траве в саду или лежала на матрасе, который делила ночами с Марисоль, и засыпала, резко вскакивая, разбуженная каким-нибудь шумом. Проснувшись, я несколько минут лежала без движения, вслушиваясь в звуки за стеной хижины, которые могли бы сигнализировать о приближении врага, но до моего слуха доносился лишь шорох листвы да птичий гомон над крышей.
Все время я ощущала нервозность, меня снова охватила легкая лихорадка. Как-то утром я проснулась очень рано и пошла прогуляться в лес, но Валери встала еще раньше меня и уже сидела на траве.
– Я пойду с тобой, – заявила она прежде, чем я успела придумать какое-то возражение. – Нам не стоит ходить по лесу в одиночку.
Дождик моросил по траве и листве, намочив нам волосы, но мы не обращали на это внимания.
Мы шли, и я размышляла о ребенке, о том, что он чувствует и видит, какие странные сны возникают у него в головке, похожи ли эти сны, растворенные и отфильтрованные в моей крови, на мои. В серых утренних сумерках высящиеся вокруг меня деревья казались то красивыми, то грозными. Валери что-то напевала себе под нос. Было так странно оказаться наедине с ней в лесу. Я видела изгиб ее шеи. Ее кожа, даже под синяками, была очень гладкая. Она не выглядела слишком непохожей от меня. Возможно, мы бы смогли обменяться личностями, выйти из лесу и зажить жизнями, которых себе желали. Границы между нами, воздвигнутые нашей плотью, казались проницаемыми.
Отогнув ветки в сторону, я вышла на поляну. Солнце поднималось все выше, я ощущала на лице первые оплеухи дневной жары. Я вдруг вспомнила, что уже середина лета, что я созреваю, двигаюсь к поре плодоношения или гниения. Ребенок зашевелился. Я остановилась и похлопала себя по животу, пытаясь его там успокоить.
