Книга Затмение - Айя Субботина

Запах зимней стужи обволакивает и успокаивает.

Кожа стынет и покрывается тонкой ледяной коркой.

Где-то, между деревьев, живущих со времен сотворения мира, бредет одиночка, оставляя за собой кровавую путеводную нить.

— Проклятье!

Блайт разворачивает меня к себе, блуждая по лицо безумным взглядом. Кровь стекает по его губам, тяжелыми рубиновыми каплями падает мне на грудь.

— Это слишком сложно даже для него… — стонет он.

Он пальцем подхватывает теплую каплю, растирая ее по болезненно твердому соску, пока я не начинаю дрожать и всхлипывать, а потом накрывает его ртом, жадно посасывая. Я плачу и кричу, словно обезумевшая, потому что этот кровавый поцелуй крадет мою душу и волю.

— Я буду в твоих снах вечность, сладенькая герцогиня, — обещает Блайт, на прощанье слегка царапая сосок клыками. Отстраняется и почти заботливо кутает меня в разорванную блузку. — И я украду твою первую брачную ночь, даже если Эван заточит тебя в самой неприступной башне.

— Чтоб ты провалился! — выплевываю я.

Бежать, бежать без оглядки.

Не от Блайта и не от его безумных клятв.

От той себя, что хочет остаться.

глава 24

— Вот сюда, герцогиня, — портниха отходит в сторону, взглядом предлагая подняться по ступенькам на круглый пьедестал посреди комнаты.

Я подбираю юбки и шаг за шагом, словно на эшафот, иду вверх. Всего-то полметра, но это словно репетиция дороги, с которой уже не свернуть. Дорогой аберский шелк мягко шелестит, складки шепчут с каждым моим шагом: «Еще не поздно, еще можно убежать…»

Куда убежать и главное — зачем?

— Этот цвет вам очень к лицу, — нахваливает портниха. — И фасон… Все при вас.

Ззнаю, что это — чистый обман. Она трижды перешивала платье, потому что мне не нравилось буквально все. И потому что я надеялась потянуть время. Наивно, непростительно наивно для своих лет, верила, что если начну капризничать, как ребенок, Эван увидит мою незрелость и решит отказаться от своего плана сделать меня герцогиней Росс.

Но… разве это не то, чего я хотела? Первый шаг в сторону Трона Луны? Туда, к тому, что принадлежит мне по праву. Все знают, что великий герцог — первый претендент на трон, а король так слаб, что в последнее время появляется на людях только по большим праздникам, а в его комнату вхожи только лекари да пара близкий советников. Уверена, и те, и другие давным-давно тоже куплены или запуганы Эваном. Этот мужчина как паук — все мы в его паутине, и сейчас я готова поверить даже в то, что и мое возвращение было лишь чередой его последовательных коварных замыслов.

И это не может не восхищать. Потому что Эван — как сумасшедше острый и смертоносный нож. Он не станет хуже от того, что перережет еще одну глотку.

— Великий герцог будет доволен, — говорит портниха, отточенными движениями закладывая складки в идеальный порядок.

Она пятится к двери, раздается тоскливый скрип — и я остаюсь одна. Ветер за огромными витражами носит жидкий снег, серое рванье туч скользит на север, туда, где только мертвая ледяная пустошь. Туда, где в моих снах бродит безликий одиночка. Изо дня в день, каждый мой сон, даже самый короткий и беспокойный — он там. Идет в непроглядной чаще, собственной кровью рисуя путеводную нить. Не знаю, откуда взялся этот сон, но он так невыносимо реален, что, даже проснувшись, я долго не могу согреться, до костей выстуженная местом, где никогда не была.

Дверь скрипит снова, и мне даже не нужно оборачиваться, чтобы узнать пришедшего. Эван имеет удивительное свойство — подавлять всех, кто оказывается рядом. Без единого звука, без слов и оружия.

Великий герцог обходит меня, даже не глядя на платье — сразу цепкий взглядом хватает мой взгляд. Долго смотрит, как будто именно там все недостатки, и как будто портниха повинна не в кривом стежке, а в моем мрачном настроении.

— Тебе нравится? — интересуется совершенно сырым голосом, без капли той страсти, с которой целовал меня на балконе в «Тихом саду».

— Нравится. — И это правда. Как правда и то, что мне бы понравилась и сотня других платьев.

— Маловато радости, не находишь? — Эван берет меня за талию и легко снимает с пьедестала.

— Великий герцог заказывает восторг и восхваления? — Зачем я ерничаю? Чего хочу добиться?

Эван еще несколько секунд смотрит на меня, а потом его плечи начинают подрагивать от смеха. И с каждым мигом — все сильнее, все яростнее, пока грудь не разрывает громогласным хохотом. И я стою, пораженная и стреноженная тем, как он впервые раскрылся: сразу весь, словно каменный цветок, который цветет лишь одно мгновение — и мгновение это прекрасно, оглушительно и неповторимо.

Морщинки вокруг глаз великого герцога становятся чуть глубже, но с лица сползает маска бездушия. Вот же он, где-то там, в собой же свитом коконе из одиночества и пустоты. И я невольно поднимаю руку, чтобы коснуться, запечатлеть кончиками пальцев складку в уголке рта.

И наваждение рассыпается. Нет, оно не исчезает, оно, словно пыль на станке ювелира, обнажает уникальный драгоценный алмаз.

— Рада, что повеселила тебя, — говорю чуть охрипшим голосом, потому что Эван держит меня за запястье и с несвойственной ему нежностью смазанным движением потирается щекой о мою ладонь.

И тут же шаг назад, как будто и не было ничего.

— Я позову служанок. Переодевайся. Жду тебя для прогулки.

Пока меня переодевают, я думаю о том, что снег за окном совсем не способствует прогулкам, но стоит спустится по лестнице, вынырнуть в снежный полдень, как снег прекращается. Словно невидимая рука ловко заштопала прореху в мешке Триединых.

Эван помогает мне сесть верхом и отпускает охрану, которая всегда следует за ним, словно тень. К чему показанная храбрость? Все и так знают, что эти вооруженные до зубов вышколенные всадники — лишь антураж, придаток к его образу, такой же, как и серебряные шпоры.

Мы молча едем по улицам Фрибурга: великий герцог даже не смотрит по сторонам, никак не показывает свою заинтересованность повальным раболепием. Он просто мерно покачивается в седле и лишь изредка поглядывает в мою сторону. Кажется, эта прогулка — его способ показать горожанам их будущую великую герцогиню, имя которой будут проклинать лишь за то, что она — жена великого герцога Росса.

Мы выезжаем за город, лошади мерно вышагивают по снегу. Дальше и дальше, туда, где за конной станцией виднеется тропинка в лес, где Блайт искромсал последнего живого арха.

— Куда мы едем? — спрашиваю, разозленная этим так некстати пришедшим воспоминанием.

— Покажу тебе кое-что, — говорит Эван, не трудясь повернуть головы. — Что-то, что ты должна знать до того, как станешь моей женой.

— Покажешь мне могилы твоих тайных жен, которые слишком много болтали? — наобум шучу я, но короткий тяжелый взгляд подсказывает, что почти попала в яблочко.