Книга Сталинский проконсул Лазарь Каганович на Украине. Апогей советской украинизации (1925–1928) - Елена Борисёнок

Майстренко признавал, что был необъективен: «Если бы я дал оценку блестящей игры Зеркаловой, а при том пожалел бы, что эта игра развивалась на фоне никчемной для современного момента пьесы, то моя рецензия была бы в порядке. А из того, что я делал, Зеркалова поняла мое намерение и на другой день исчезла из Одессы. Для меня важной была не абстрактная „справедливость“, а возмещение для столетиями подавляемой великодержавностью украинской культуры. Сама талантливая девушка из Винницы — Зеркалова — была символом этого подавления. В разговорах я ссылался на Ленина, который в предсмертных письмах писал, что в нерусских республиках необходимо создавать такую несправедливость для великодержавников, которая компенсировала бы вековую несправедливость России для нерусских народов»[448]. В условиях господства «духа украинизации» рецензия не только не принесла Майстренко неприятностей, но, наоборот, принесла определенные дивиденды: в связи с рецензией руководитель местного агитпропа выдвинул его кандидатуру на общественный пост главы художественно-политического совета украинского «Театра революции»[449].

§ 4. Начало конфликта в украинском Политбюро

Выступления Хвылевого получили широкий резонанс. Для определения его взглядов широко использовался лозунг «Геть вiд Москви!»[450]. Как указывалось в тезисах ЦК КП(б)У к июньскому пленуму 1926 г., «брошенные в прессе лозунги ориентации на Европу, „Прочь от Москвы“ (по-укр. «Геть вiд Москви». — Е. Б.) и др., в значительной степени показательны, хотя пока касаются вопросов культуры и литературы. Такие лозунги могут быть только флагом для украинской мелкой буржуазии…»[451]

Как вспоминал украинский советский писатель Ю. К. Смолич, подобный лозунг ошеломлял, даже несмотря на присущий литераторам тех лет особый подъем: «Мы были социально заряжены и творчески порождены Октябрьской революцией и гражданской войной; были первым поколением украинских советских литераторов. Мы дружно сбрасывали старых богов, с радостью топили перунов, „низвергали“ с пьедесталов бывшие авторитеты. И нам очень хотелось создать пролетарскую, именно — первую в мире пролетарскую литературу. Представляли мы эту пролетарскую литературу неясно, туманно, собственно, и вовсе не представляли. Мы знали только, что будет она совершенно не такой, какой была литература донынешняя, не пролетарская»[452].

Революционная риторика с ее интернационалистскими лозунгами, переосмысление наследия классической русской литературы путем поиска революционной доминанты в творчестве тех или иных ее представителей, и одновременно желание украинской культурной элиты подчеркнуть свое отличие от элиты русской, — эти явления составляли почву для появления в украинской интеллектуальной среде новых теорий и идей, что не прошло незамеченным для республиканского руководства. В начале июня 1925 г. Каганович встретился с академиками А. Е. Крымским, М. С. Грушевским, С. А. Ефремовым, о чем он сообщил Политбюро ЦК КП(б)У. По настоянию Кагановича была создана комиссия для изучения настроений интеллигенции и определения тактики по отношению к ней. В состав комиссии вошли Л. М. Каганович, В. Я. Чубарь, А. Я. Шумский, Г. Ф. Гринько и возглавлявший ГПУ УССР В. А. Балицкий[453].

Любопытно, что в это же время Политбюро ЦК КП(б)У приняло еще одно примечательное решение — об открытии украинской оперы в Киеве либо Харькове, предложив ставить оперы «вперемешку и поровну»[454]. Подобное решение — «вперемешку и поровну» — фактически отражало сложившуюся в УССР ситуацию: среди республиканского руководства не было единства мнений о масштабах украинизации. В конце октября 1925 г. Шумский, как член Исполнительного комитета Коминтерна, с группой руководителей компартии Западной Украины (КПЗУ) был принят Сталиным. Возникла длительная дискуссия о ситуации на Украине. Шумский утверждал, что украинизация столкнулась со значительными трудностями, ее не желали осуществлять руководящие работники, и считал необходимым отозвать Кагановича с поста генерального секретаря ЦК КП(б)У. Он также заявил Сталину, что хочет уехать из Украины. Бывший секретарь ЦК КПЗУ М. Теслюк вспоминал, что Шумский спрашивал Сталина: «Неужели большевики Украины не выросли настолько, что они сами из своих рядов не могли выдвинуть генерального секретаря ЦК с тем, чтобы ЦК ВКП(б) утвердил это избрание? Чем Чубарь, Петровский или Скрыпник хуже Кагановича»? Сталин многозначительно ответил: «Ты, Александр Яковлевич, прав, но еще рано». Через несколько месяцев Шумский пояснял руководству КП(б)У: «Ставя вопрос перед тов. Сталиным о снятии меня с Украины в связи с той ситуацией, которая создалась, я изложил ему положение по национальной работе и сказал, что, по-моему, тов. Каганович не тот политический руководитель нашей организации в должности генерального секретаря, которая нам нужен, и что этой роли больше бы отвечал тов. Чубарь. Мне было задан вопрос о том, а кого же — в председатели Совнаркома? Я сказал, что у нас есть целый ряд человек, которых можно поставить на этот пост, и назвал три фамилии: тт. Скрыпника, Гринько и Затонского»[455].

В конце 1925 г. вспыхнул конфликт Шумского с главой всеукраинских профсоюзов А. Ф. Радченко и секретарем Одесского окружкома КП(б)У Ф. Д. Корнюшиным по поводу открытия Одесского оперного театра. Как пишет украинский исследователь В. Ю. Васильев, местные деятели культуры считали, что открывать театр должна русская труппа. Шумский настаивал, что первую постановку должна осуществить украинская труппа. Корнюшин и Радченко обвинили Шумского в том, что они мобилизуют беспартийные украинские шовинистические массы против партии. Шумский подал заявление об освобождении от должности наркома, которую, впрочем, не приняли. Впоследствии Политбюро ЦК согласилось с тем, что театр необходимо было открывать украинской труппе, но указало, что Наркомпрос недоучитывал политического значения вопроса. В конце концов, в мае 1926 г. оперный театр открывала русская труппа[456].