Книга Пьяная боль - Тата Кит

Нет его… того заветного завтра. Разве только его призрак.

Стоя напротив двери своей квартиры собираю последние остатки сил, чтобы при случае принять бой с веселой компанией матери. Всего-то и нужно, что побыть несколько минут чокнутой, чтобы вселить в людей чувство страха и растерянности, чтобы они решили, что оставаться со мной на одной территории — опасное для них мероприятие.

К счастью внешний вид располагает в тому, чтобы вселять в людей немой ужас. Я промокла до нитки, влажные волосы липнут к лицу, под глазами темные круги от недосыпа и тело бьёт мелкая дрожь, отчего голос кажется мертвенно медлительным. Почти идеальный костюм на хэллоуин, чтобы изображать утопленницу.

Делаю последний глубокий вдох и открываю дверь. Вхожу внутрь и замираю, прислушиваясь к звукам. Тишина. Темно и тихо, словно квартира абсолютно пустая.

Сбрасываю с плеча рюкзак, снимаю кроссовки, куртку и прохожу в кухню, чтобы согреться хотя бы горячим чаем.

На удивление, в квартире чисто. Видимо, у матери началась новая волна сознательности, которая, в общем-то, длится недолго.

Чайник щелкает, оповещая о том, что вскипел. Налив себе горячего сладкого чая, устраиваюсь за обеденным столом, согревая руки о кружку.

Тишина.

Словно мой внутренний вакуум вышел погулять и сожрать все звуки вокруг меня, чтобы я могла в полной мере «насладиться» своим одиночеством.

Добро пожаловать в реальность, Полина. Сказки больше нет, а в новую ты теперь уже не поверишь.

Из комнаты матери доносится скрип половиц, затем шарканье ног и в кухне загорается свет.

— Полина? — морщится мать от света лампочки.

— Нет, — качаю я головой. — Белочка.

Оглядываю мать с ног до головы: старый, потертый временем халат, худые руки из его рукавов, тонкая шея, острые скулы, впалые щеки и только взгляд говорит о том, что передо мной не ходячий мертвец. В её голубых глаз еще осталось что-то живое, что-то, что пытается удержать ее на плаву, не позволяя ей окончательно утонуть в своем горе.

— Ты зачем вернулась? — спрашивает она аккуратно. — Поругалась с тем парнем?

— Я тут живу, вот и вернулась, — отвечаю я, прокручивая в руках кружку. — Нельзя?

— Можно, конечно, — улыбается она виновато и кладет руку мне на плечо. — Просто… просто я не одна.

— А я одна… как обычно, — отвечаю ей.

Поднимаюсь со стула и выливаю остатки чая в раковину. Помыв кружку, ставлю её на сушилки и решаюсь покинуть кухню, чтобы избавить себя от разговоров по душам.

— Доченька, я… — начинает мать, но я ё не слушаю.

Почуяв острый запах перегара, зажимаю рот рукой и бегу в туалет. По памяти падаю на колени перед унитазом в полной темноте помещения. Буквально выворачиваюсь наизнанку от внезапно заставшего меня приступа. Настолько плохо мне еще не было.

Откидываюсь назад и, вытерев губы тыльной стороной ладони, опираюсь спиной о ванну. закрыв глаза, тяжело дышу, пытаясь унять головокружение и прийти в себя. Всё тело снова бьёт дрожь. Хочется лечь и ни о чем не думать. Просто забыться во сне и забыть.

Всё забыть.

Черт! Как же приятно во тьме.

В полной мере понимаю, что это самая благоприятная для меня среда. И привычная, что ли. Нет никого, кто мог бы увидеть меня в моменты слабости, грусти, осознания собственной ничтожности. Никто не пытается казаться лучше, чем он есть. Никто не тянет руку помощи. Просто потому что я здесь одна. Всегда одна.

Недолго…

Загорается свет и в туалет чуть слышно входит мать. Садится на край ванны и касается моих волос пальцами.

Немного наклоняя голову, избегая ее прикосновений. Они мне не нужны. Я уже давно не верю в их искренность. тепло материнской любви меня уже давно не греет и вряд ли сможет согреть сейчас перед бездной отчаяния.

— Совсем плохо? — спрашивает она робко.

Молчу.

— Через месяц-полтора пройдет, — продолжает она.

— Что пройдет? — не удерживаюсь я, тяжело вздохнув.

— Токсикоз, — отвечает мать, как ни  в чем не бывало. — По себе знаю. Меня с тобой так же полоскало первые пару месяцев. Тут главное перетерпеть.

— Перетерпеть? — невесело смеюсь я. — А что потом?

— Воспитаем, — неожиданно твердо отвечает мать.

— Нет, — качаю головой и прикрываю глаза. — Никого мы воспитывать не будем. Мне и тебя хватает воспитывать. Еще кого-то я не потяну. Завтра пойду на аборт.

— Полина, — не открывая глаз, знаю, что она плачет. — Зачем? Не совершай эту ошибку. Я исправлюсь…

— Я семь лет жду момента, когда ты уже исправишься, мам. Но этого так и не произошло и вряд ли когда-то произойдет. А защищать себя и ребенка от твоих мужей-алкашей я не смогу.

— Это ведь твой ребенок, — дрожит её голос, срываясь на шепот. — Он не виноват.

— Он не виноват, — отзываюсь эхом. — И именно поэтому я не хочу наказывать его той жизнью, в которой живу сама.

— Ты же сильная у меня, Поль, — касается она моего плеча.

Снова смеюсь, запрокинув голову.

— Сильная, — произношу иронично. — Знаешь, почему я сильная? Потому что я сирота при живой матери. В тот день, когда хоронили отца, я, оказывается, похоронила и мать.

— Не говори так, — произносит она напугано.

— Говори, не говори… Смысл? Знаешь, в тот день я потеряла отца. Моих слез, моего горя, моей потери не заметил никто. Ты была занята тем, что утешала себя. Семь лет, мам, ты утешаешь себя семь лет и все никак не утешишь. Вот только ты еще можешь найти себе другого мужа и, возможно, снова полюбить… — горло сдавливают непролитые слезы. — А кто мне заменит отца? Кто? Тот мужик, что сейчас спит в твоей комнате, где когда-то спал папа? М?

— Поль…

— И ты, действительно, хочешь, чтобы я родила этого ребенка? Для чего? Чтобы он потом мог видеть, как его мать пьёт с его бабушкой и меняет мужиков в своей постели, где один мерзотнее другого? Ради этого? Чтобы мой ребенок с малолетства хлебал дерьмо большой ложкой, пока его мать пытается себя утешить?

— Этого не будет, — всхлипывает мать.

— Будет, — вздыхаю я и поднимаюсь с пола. — Семь лет было и дальше будет. Я знаю, какое это дерьмо на вкус. Такое и врагу не пожелаешь, а уж собственному ребенку, тем более. Спокойной ночи.

Сказав это, выхожу из туалета, оставив мать наедине с ее слезами. Ровно так же, как это делала она, игнорируя меня последние годы.

Прохожу в свою комнату и, по старой привычке, достаю из шкафа плед, укутываюсь в него и ложусь на диван. Беру с изголовья медвежонка — последний папин подарок, незадолго до его смерти. Прижимаю к груди плюшевого друга и закрываю глаза, надеясь на то, что сон придет ко мне сразу и позволит забыться, чтобы я не мучила себя мыслями и слезами оставшуюся ночь.