Книга Тысяча сияющих солнц - Халед Хоссейни

По вечерам избегать друг друга не получалось. Рашид сказал, что они — одна семья, а значит, должны трапезничать вместе.

— Что это такое? — ворчал он, пальцами обдирая мясо с кости (ложкам-вилкам была дана полная отставка через неделю после свадьбы). — Я что, женился на двух статуях? Ну-ка, Мариам, гап безан, заговори с ней. Так себя не ведут.

И девчонке, высасывая из кости мозг:

— Ты ее не вини. Она тихая, неразговорчивая. Слава Аллаху, слов зря не тратит. Мы-то с тобой горожане, а она — деревенщина. В глинобитной хижине выросла, да не в самой деревне, а на выселках. Ее туда родной отец определил. Кстати, Мариам, ты ей сказала, что ты харами? Незаконнорожденная она. Но вообще-то у нее есть и свои сильные стороны. Да ты сама увидишь. Работящая, неприхотливая. Я бы так сказал: если сравнивать с машинами, из нее бы получилась «Волга».

Мариам было тридцать три года, но гадкое слово «харами» по-прежнему причиняло ей боль. Она хорошо помнила, как Нана схватила ее за руки, помнила ее слова. «Мерзавка неуклюжая. Вот мне награда за все, что я перенесла. Все у этой маленькой харами из рук валится».

— А ты, — сказал Рашид девчонке, — просто «мерседес». Новенький сверкающий «мерседес». Только, — он поднял перемазанный в жире указательный палец, — за «мерседесом» нужен уход. Хотя бы из уважения к красоте машины и искусству производителя. Кто-нибудь может сказать: сумасшедший, дивана, жены для него вроде автомобилей. Только я ведь не всерьез. Просто сравнение уж очень удачное.

И Рашид положил обратно на тарелку шарик риса, который только что скатал. Взмахнул рукой.

— О мертвых плохо не говорят, тем более о шахидах. Так что скажу со всем моим уважением: они, то есть твои родители (да простит их Аллах и даст место в раю), очень уж много тебе позволяли. Извини за прямоту.

От Мариам не ускользнуло, с какой ненавистью девчонка взглянула на Рашида. Сам-то он ничего не заметил.

— Это все теперь неважно. Главное, я твой муж и обязан блюсти не только твое доброе имя, но и наше, то есть честь и гордость нашей семьи. Это мой долг. И я об этом позабочусь. Ты ведь — царица, малика, а этот дом — твой дворец. Мариам выполнит любое твое пожелание, только попроси. Ведь так, Мариам? А если взбредет на ум что-нибудь особенное, я все сделаю. Такой вот из меня муж. Взамен прошу только об одном. Не смей выходить из дому без меня. Только и всего. Просто, правда? Если тебе срочно понадобится что-то, без чего никак не обойтись, пошли Мариам, она сходит и принесет. У меня к вам разное отношение? Так ведь одно дело — управлять «Волгой», и совсем другое — «мерседесом». И еще вот что. Когда мы вместе выйдем из дома, обязательно надевай бурку. Это для твоей же безопасности. В городе полно мужчин, которых снедает похоть. Им порой все равно, есть у женщины муж или нет. Так-то.

Рашид откашлялся.

— Когда меня нет, Мариам будет моими глазами и ушами. — Он свирепо посмотрел на Мариам, будто подкованным башмаком в висок ударил. — И не потому, что я тебе не доверяю. Как раз наоборот. Ты вообще мудра не по годам. Но ты все-таки очень молоденькая, Лейла-джан, а юные женщины нередко ошибаются. Недоглядел — жди беды. А уж Мариам ничего дурного не допустит. А ошибешься — поправит...

Рашид говорил еще долго.

Мариам сидела и краешком глаза наблюдала за девчонкой. Поучения и требования сыпались на них дождем, словно ракеты на Кабул.

Мариам в гостиной сворачивала и складывала высохшее белье, только что снятое с веревки во дворе. Когда девчонка вошла в комнату, Господь ее знает. Оглянулась — а Лейла стоит в дверях с чашкой чая в руках.

— Я не хотела тебя пугать. Извини.

— Мариам ничего не сказала в ответ. Только смерила девчонку взглядом.

Солнечные лучи падали Лейле на лицо: гладкий лоб, зеленые глаза, высокие скулы, густые брови (не то что у Мариам, жидкие и неправильной формы), светлые волосы разделены на пробор.

По напряженным рукам, по пальцам, вцепившимся в чашку, Мариам сразу определила: девчонке не по себе. Наверное, долго сидела на кровати и набиралась храбрости.

— Листопад, — нарочито легким тоном произнесла Лейла. — Заметила? Осень — мое любимое время года. Обожаю запах дыма из садов, где жгут опавшие листья. Мама — та больше любила весну. А ты хорошо знала маму?

— Не очень.

Девчонка приставила ладонь к уху.

— Прости, не расслышала?

— Мы были едва знакомы, — повысила голос Мариам.

— А-а-а.

— Тебе что-то надо?

— Мариам-джан, я только хотела... Насчет того, что он сказал вчера вечером...

— Я сама хотела поговорить с тобой об этом.

— Да, пожалуйста, — поспешно ответила девчонка. В голосе ее слышалось облегчение. Она сделала шаг вперед.

Во дворе запела иволга. По улице кто-то волочил тележку, стрекотали спицы, хрустели обитые железом колеса. Издали донеслось три выстрела, потом еще один, и все стихло.

— Я не буду твоей прислугой, — отчеканила Мариам. — Не буду, и все.

Девчонка вздрогнула.

— Конечно же нет...

— Какая бы ты ни была царица, помыкать собой я не позволю. Можешь ему жаловаться. Не подчинюсь, хоть бы он мне глотку перерезал. Слышала? Я тебе не служанка.

— Нет! Я как раз хотела сказать...

— Если рассчитываешь от меня избавиться, сыграть на своей красоте, предупреждаю: не выйдет. Я сюда явилась вперед тебя. Меня так просто не выкинешь. Я за себя постою.

— Я и не собиралась...

— Как я погляжу, твои раны зажили. Так что свою часть работы по дому ты сможешь выполнять.

Девчонка быстро закивала, даже чай пролила. Только не заметила.

— Я как раз хотела поблагодарить тебя за заботу обо мне...

— Если бы я только знала, — прошипела Мариам, — что ты уведешь у меня мужа, я бы ни за что не стала тебя кормить и обмывать.

— Да разве...

— На мне кухня и мытье посуды. На тебе — стирка и уборка. Все остальное будем делать по очереди. И вот еще что. Ты ко мне в подружки не набивайся. Я уж лучше одна как-нибудь. Ты меня оставляешь в покое, а я — тебя. Вот так и будем жить. По моим правилам.

Когда Мариам закончила свою речь, сердце у нее колотилось, во рту пересохло. Никогда она ни с кем не говорила в таком тоне, никогда так резко не заявляла о себе. Взрыв гнева вымотал ее, да и не стоила игра свеч: плечи у девчонки поникли, глаза наполнились слезами, даже жалко стало.

Мариам протянула девчонке сложенные рубашки:

— Положи их в комод, не в шкаф. Он любит, чтобы белое было в верхнем ящике, а все остальное — в среднем, вместе с носками.

Лейла поставила чашку на пол и потянулась за бельем.