Книга Экстр - Дэвид Зинделл

Она не отрываясь смотрела Данло в глаза и сжимала его руки в своих, как будто хотела убедиться, что в самом деле проснулась и он столь же реален, как твердые паркетины, на которых они сидели.

– Ты знаешь что-нибудь о шестнадцатом состоянии мнемоники? – спросил ее Данло.

– Не помню точно.

– Мнемоники называют его возвращением-сном. В нем, как и в шестьдесят первом, человек переживает заново какой-то момент своей памяти, но не наяву, а во сне. Возможно, ты просто перешла из одного режима возвращения в другой.

– Но если это только сон, значит, то, что мне снилось, нереально.

Тамара заглядывала ему в глаза с надеждой потерпевшего кораблекрушение, который ищет в небе знакомую звезду. Страх, переполнявший ее, передавался и Данло.

– Иногда сны бывают реальными, – тихо заметил он. – Иногда нам снится то, что мы помним. В состоянии возвращения-сна эти воспоминания так реальны, что нам кажется, будто мы переживаем их снова. В каком-то смысле так оно и есть.

Время тут ни при чем. Времени вообще нет. То, что было в реальности, реально сейчас и всегда будет реальным.

Тамара поразмыслила над этим и сказала:

– Но я никогда не была на Квалларе. И никогда никрго не убивала – я знаю. Как может быть то, что я видела, не просто сном? Как это может быть реальной памятью?

– Не знаю.

– О, Данло! Если это память, то чья? Уж точно не моя – скажи, что не моя, ну пожалуйста!

Но Данло не мог этого сказать, потому что это было бы неправдой. При этом он не до конца понимал, откуда могла взяться у Тамары подобная память. Его сердце отсчитало сто ударов, а он все сидел, держа Тамару за руку и гладя ее по голове. Снаружи слышался неумолкающий шум прибоя, и Данло в тысячный раз подумал: она – не она. Уже много дней он твердил эти слова про себя, словно мантру. Она не она, она не она – это вздымалось и опадало у него в уме, как лрибой. Он зналз что в этих трех словах заключена какая-то глубокая правда.

Он понял это в тот же момент, когда эта фраза впервые пришла ему в голову. Но только теперь, глядя на плачущую, потрясенную страшным сном Тамару, он понял, что эту правду следует понимать буквально, что это не метафора и даже не метафизическая формула, относящаяся к понятию личности.

Она – не Тамара. Эта мысль пронизала его как молния, и сознание того, что он знал это с самого начала, сделало боль еще острее. Его глаза это знали, и его руки, и ритмы его сердца. Данло потрогал ее волосы, ее смоченное слезами лицо. Это тело принадлежало не Тамаре, и память тоже, и душа. Но если так, то кто же она? Откуда она пришла? Что за душа у этой странной женщины, которая сидит, вцепившись в его руку, и ищет в нем разгадки тайны своей жизни?

Она та, кто она есть, подумдл Данло. Но она не человек – не совсем человек.

Да, она была нечто меньшее, чем человек, а может быть, и нечто большее. Как ни поразительно и ненавистно было для Данло это заключение, логика вела его к нему столь же уверенно, как кровавый след на снегу ведет охотника к раненому зверю. Данло от природы обладал логическим мышлением и любил логику, хотя и не выносил, когда другие использовали это опасное оружие в неблаговидных целях.

“Бритва нужна для того, чтобы бриться, – говорил ему фраваши, его учитель. – Чтобы исследовать аромат огнецвета, лучше воспользоваться носом”.

Логика – самое острое из орудий разума, но ей следует препарировать только то, правдивость чего подтверждают чувство и интуиция. Что, в сущности, мог подтвердить Данло?

Что Тамара – не та женщина, которую он любил в Невернесе.

Следовательно, она другая. Но что она такое? Вряд ли она могла быть слель-мимом. Если бы какой-то воин-поэт с помощью искусственных вирусов заменил клетки ее мозга своими нейросхемами, ее память и самоощущение были бы совсем не такими, как у реальной Тамары. Если бы ее мозг действительно исковеркали таким образом, она бы обязательно выдала это роботическим поведением, которое является отличительным признаком этого гнусного превращения человека в компьютер.

Вариант со слель-клоном Данло тоже счел невозможным.

Если бы кто-то похитил ее ДНК и вырастил из этой священной субстанции клон, похожий на реальную Тамару, ее, как все слель-клоны, наверняка запрограммировали бы для какой-нибудь нехорошей цели. Данло же за все время, проведенное с ней, не ощутил даже намека на подобное программирование. Кроме того, слель-клон, созданный из ДНК Тамары, имел бы точно такие же клетки, как она. Между тем они были другими – клетки Данло при каждом проникновении ощущали легкую, но жизненно важную разницу между этой женщиной и реальной Тамарой, и Данло верил в их интуицию. Для рационально мыслящего Данло признание этого факта было недюжинной смелостью, но в его жизни как раз настало время, когда в нем проросло чувство правды – чудесное свойство, заложенное в каждом человеке подобно желудю, из которого способно вырасти дерево ши.

Да, ее слеллировали, но не из материи, понял Данло, – не из ДНК. Ее слеллировали из моего сознания.

Возможно, что за те сорок дней, которые прошли до начала его испытаний, Твердь создала женщину, похожую на Тамару.

Для богини, безусловно, не составило труда впечатать в мозг этой женщины эмоции, привычки, моторные функции и фрагменты знаний, благодаря которым та смогла действовать, как копия человека. Даже воины-поэты и прочие геноинженеры умели делать таких людей, если считать эти бездушные существа людьми. Но Твердь совершила нечто гораздо большее – то, что не под силу ни геноинженерам, ни даже боголюдям с Агатанге.

Она создала почти из ничего сознание, почти ничем не уступающее человеческому. Для этого божественного акта Она использовала не голограмму и не компьютерную модель мозга Тамары, а память Данло – почти ничего помимо нее. Данло прекрасно помнил Тамару, ее реакции, ее манеры, ее мечты и еще миллион разных вещей – даже то, как она произносила свои любимые словечки, до предела растягивая гласные, чтобы продлить удовольствие. И Твердь должна была все это знать.

Она – почти она, подумал Данло. Я запомнил ее почти в совершенстве.

Уже под утро, когда Тамара наконец крепко уснула, он лежал рядом и смотрел, как она дышит во сне. Слушая ее дыхание, он думал об этой прекрасной женщине, созданной Твердью. Сознание человека, думал он, вещь гораздо более сложная, чем планета, которая вращается сейчас под ним, приковывая его к себе неодолимой силой тяги. Человеческий разум, эта мерцающая паутина из ста миллиардов нейронов и триллионов связующих синаптических каналов, принадлежит к наиболее сложным конструкциям вселенной – в некотором смысле он даже сложнее, чем нейросхемы, составляющие мозг галактических богов.

Вряд ли кто-нибудь, даже богиня, способен скопировать в совершенстве это благословенное творение. Любая попытка скопировать Тамару обречена на провал. В резком свете нового дня Данло видел это столь же ясно, как соленые дорожки слез на ее щеках. Вся проблема в его памяти. Как бы ясно ни представлял он себе каждый аспект личности и души Тамары, реальной Тамары, единственной подлинной Тамары, она все равно неизмеримо больше того, что он помнит, – а возможно, и того, что он способен вспомнить. Когда Хануман уничтожил (или украл) память Тамары об ее отношениях с Данло, Данло предложил впечатать ей в мозг свою собственную память. Он надеялся таким образом исцелить ее память, а значит, и разум. Он сделал ей это безнадежное предложение из любви и отчаяния, не понимая ужаса того, что совершает.