Книга Зеркало воды - Софья Ролдугина

Она есть.

Я ждал, что Лангедок встретит меня ленивым ярким солнцем, согревающим виноградники, кипарисы, черепичные крыши и плетеные кресла уличных кафе, играющим бликами на бирюзовой глади Средиземного моря – нежданно, и оттого тем более радостно выглядывающим из-за очередного поворота дороги.

Но я пропустил и сезон сбора винограда, и сезон сбора шампиньонов.

Теперь было время дождя.

Дождь-дождь-дождь. Его мелкие сердитые капли барабанили по лобовому стеклу такси, пасмурный водитель с обвислыми усами всю дорогу ворчал в такт им. Ругал дождь. Ругал Чужих, которые так вредят туристическому бизнесу, переманивая богатых иностранцев в свои причудливые колонии. Ругал «месье Бушмин», единственную местную знаменитость, от которой тут столько ненужной шумихи и суеты. «Селебрити», как правило, предпочитали квартировать восточнее, в Сен-Тропе и Каннах. Но месье Бушмин самим фактом присутствия в Ланс-дю-Руа, превратил его в место паломничества для чудаков с деньгами и излишне развитой фантазией – со всего света.

В бушминской резиденции было шумно и многолюдно. Крытый дворик виллы, под черепичной крышей которого пряталась от дождя пестрая публика, напоминал деревенский рынок. Здесь выпивали и закусывали; гриль дымил, как набирающий ход паровоз, щекоча ноздри запахами копченостей. Праздная публика – в белых и полосатых теннисках и соломенных шляпах – с жадностью поглощала козий сыр и листья салата, мидий в беконе, ломала жадными пальцами багеты и бриоши, топила их в оливковом масле и виноградном уксусе.

Я разговорился с сухощавым старичком в светлым костюме и кепке блином. Он говорил по-русски в бесподобной «старорежимной» манере, сильно грассируя. У него были совершенно выдающихся размеров уши и нос и маленькие блестящие глазки-льдинки, которые так и впились в меня, едва я оказался в поле его зрения.

Узнав, что я работник ИТАР-ТАСС, сценарист кулинарного шоу (очередную корректировку «легенды» от Кожухова я заучивал уже в самолете), старичок в кепке потащил меня куда-то вглубь виллы, запутанными потайными ходами и галереями, заставленными вазами с розмарином.

Мы оказались на задах виллы. Дождевые капли барабанили по площадке для игры в петанк, разбегались кругами по заполняющему бассейн отражению непривычно хмурого южно-французского неба.

– Здесь, судагь, нам никто не помешает, – сказал старичок. – Сможем поговогить начистоту. Вы такой же жугнагист, как я пготник, вегно?

– Простите?

– Я вашего бгата чую за вегсту, молодой человек. Уж повегьте. Вы ведь из Контогы? Что вам тут понадобилось, к чегтовой матеги?!

– Месье Бушмин? – наконец-то дошло до меня. – А мне сказали, что вы в мастерской, работаете.

– Мне нынче не габотается. Ненавижу дождь. Дождь здесь большая гедкость. Вам надо было пгиезжать сюда летом. Не повегите, какая это кгасота. Но к чегту лигику! Пгошу вас уточнить цель вашего визита. В пготивном сгучае, боюсь, мне пгидется натгавить на вас своего готвейгега. Завегяю вас, это весьма злая и пгожогливая твагь.

– Охотно верю, месье Бушмин. Я здесь по частному Делу.

– Вы думаете, я вам так пгосто повегю?

«Да пошел он к черту, – со злостью подумал я, – мухомор старорежимный, у меня на все это игры нет времени!»

– Я разыскиваю девушку. Ее зовут Ульяна Подольская. Пару недель назад он приехала сюда из Германии.

Бушмин, не таясь, разглядывал меня своими глазками-льдинками. Изучал, будто ценный экземпляр бабочки, попавшийся ему в сачок.

В советской прессе писали, что он страстный энтомолог. Еще писали, что он буйнопомешанный алкоголик, склонный к половым излишествам и завербованный единовременно МИ-6, ЦРУ и Моссад.

Наконец, Бушмин закончил свои исследования:

– Я хочу показать вам кое-что, молодой человек. Идемте в дом.

На его творческую манеру, конечно, большое влияние оказали импрессионисты. Недаром он переехал из Союза именно сюда, во Францию.

Динамика штриха и яркость красок, сиюминутность впечатления…

Вот темная сказка русского леса – укутанный в снега ельник, алмазный блеск инея, дремлющие березы, проступающий сквозь серебряное кружево полный месяц…

А вот из холодной мглы, из дождливого морока подмосковной осени – проступает одинокий созерцатель, кутающийся в пончо на дачной веранде, со стаканом в руке. Из-за багряно-золотого края леса надвигается армада свинцовых туч. Собака тыкается в ладонь хозяина носом, будто пытаясь приободрить его. В сухих чертах персонажа безошибочно узнается сам Ян- Сновидец…

А вот – что-то ностальгическое, яркое до боли в глазах – кудрявая зелень березняка мешается с черемуховой белизной, все наполнено солнцем, кажется, сделай еще шаг – туда, за грань миров, за слой масла, преодолей твердое сопротивление холста – и услышишь, как весело щелкают соловьи, почувствуешь на щеках тепло рассвета, на губах – сладость майской росы…

– Как вы это делаете? – прошептал я.

– Дальше, дальше, – он тянул меня в глубь мастерской.

Картины стояли в ряд – лицом к стене. Он принялся переворачивать их – одну за другой.

Я молча смотрел. Не мог вымолвить ни слова.

…Старинный городок, окруженный лесом. Дома – точно трухлявые пни, в которых проели многочисленные ходы трудолюбивые термиты. Дома-гнилушки. Над ними островерхая башня. Так и слышится – густое медное эхо колокола, отмеряющего счет дням такой краткой и хрупкой человечьей жизни.

…Гесперия – страна вечерней зари, где мешаются оттенки коралла и опала. Выступающая из причудливого танца облаков. Облака меняют форму, являя череду странных образов. Пугающих. Манящих. Гесперия – место, где начинает свой отсчет время. Куда влечет всех Избранных. Тех, кто обретается на дне, но тянется к свету.

«Да кто он такой вообще, этот Бушмин?!» – лихорадочно думал я.

Безумец, каким считают его на исторической родине?

Или на самом деле – скиталец по чужим мирам, как верят его многочисленные последователи?

Ян-Сноходец. Ян-Сновидец. Тот, что видел Яддит, и сохранил рассудок. Тот, что вернулся из гурских областей целым. Одной ногой там, за гранью, другой здесь – в мире людей.

Тот, кем управляет Звездовей – которого он попытался изобразить на очередной картине – ветер звезд, играющий с осенними листьями. Подчиняющий себе дым камина, плетущий из него запутанную вязь своих бесконечных рукописей. Ветер, проходящий по траекториям планет, от яркой точки Фомальгаута, несущий поэтам и художникам тайны Югготских Грибов. Рассказывающий о цветах в сказочных садах Нитона. Он навевает сны. Он открывает правду.

А вот – Антарктика. Зловещий черный конус во льдах, среди свиста пурги и мельтешения снежинок. Хранящий на себе отпечаток тысячелетий. То, что таится под ним, в сердце льдов – внушает страх даже Древним. Оттуда, из хрустальных глубин, взирают на мир мертвые глаза.