Книга Колдун - Надежда Волгина

А разулыбалась-то как, словно приятнее Семена и человека в жизни не встречала. Нет, он, конечно, мужик хороший, но и я тоже не отрицательная героиня, не злодейка какая. Почему со мной-то она корчит из себя Снежную королеву?

– А что с Вудом? С простудой, что ль, слег? – задал Семен вопрос, которого я очень ждала. Интересно было, как эти двое будут выкручиваться.

Я все понимала, что мое отношение к родителям Вуда предвзятое. Не появись они так вовремя, не известно, что стало бы со мной, да и с Вудом тоже. Они очень помогли, во всяком случае, мне точно. Но и с собой я ничего не могла поделать – осуждение плескалось в душе и со временем только усиливалось. Мне они не нравились, особенно она. И я бы предпочла не знать их вовсе.

– Можно и так сказать, – закивал Ерден. – Катюшенька, не поможешь ли Дарине на кухне? – обратил он на меня свой мудрый взор. – А мы тут с Семеном потолкуем по-мужски. Да и сына нельзя оставлять надолго одного, – кивнул он на ширму.

Я еще раньше поняла, что именно за ней они прячут теперь молчаливого и неподвижного Вуда. Спорить не стала, но для себя решила, что непременно посмотрю на него. Не сейчас, чуть позже. А пока выбора у меня, похоже, нет. И эта… смотрит так пристально, явно ожидая, когда я отправлюсь за ней на кухню. Подавив в себе тяжкий вздох и подарив мимолетную улыбку Семену, я поплелась на кухню, где так вкусно пахло. Одна мысль немного утешала – может, удастся стащить пирожок, как это делала в детстве.

Кухня странным образом преобразилась. Вроде все то же – та же мебель на своих местах, посуда, раскаленная печь со скворчащей на ней сковородой… Очень тепло и стол засыпан мукой, на которой аккуратно разложены кругляшки теста. Начинка из картофеля в небольшой миске. На первый взгляд ничего и не изменилось, разве что, появился характерный бардачок. Но отчего же выглядеть кухня стала как-то очень по-домашнему?

– Люблю лепить и жарить пирожки, – принялась Дарина раскатывать кругляш теста. – Это успокаивает и настраивает на нужный лад. Жаль начинка только одна, но ничего подходящего больше я не нашла в припасах. Угощайся, – кивнула она на тазик, наполовину заполненный румяными пирожками. Большими такими, с ладонь точно. И раскатанными, как это делает моя мама. Слепив пирожок, она проходится по нему скалкой, отчего он становится плоским и широким. Но такие у нее только с картошкой, с другой начинкой обычно пухленькие и поменьше.

– Спасибо! – схватила я пирожок и вгрызлась в него зубами.

М-м-м!.. Вкуснотища-то какая! С жаренным лучком и перчиком. Ум можно отъесть.

– Компота плесни себе вон из той кастрюльки. Утром сварила из сушеных фруктов. Наверное, уже остыл.

И это я сделала, чтобы не начать икать от сухомятки.

Не помню, когда еще ела с таким аппетитом, и компот из сухофруктов казался мне наивкуснейшим. Ела и поглядывала на Дарину. Как ловко она управлялась с тестом – заворачивала в него начинку и слепляла края изящными пальцами. И быстро все так у нее спорилось – вот вроде только запустила партию пирожков в кипящее масло, а уже и новая поспела на столе.

– Осуждаешь меня? – вдруг спросила она.

Кроме меня и ее в кухне больше никого не было. Не трудно было догадаться, кому адресован вопрос. Да еще и какой – в лоб же. Как можно на такое ответить? Скажу правду – поведу себя невежливо и даже грубо. А неправду и язык не повернется озвучить.

– Вижу, что осуждаешь, – кивнула она собственным мыслям. – А зря…

Дарина замолчала ненадолго и отвернулась к печи. Таз пополнился румяными пирожками. Теста еще оставалось прилично, а начинка закончилась. Но Дарина продолжила раскатывать тесто.

– Будем делать пирожки с таком, – посмотрела она на меня.

– С чем? – удивилась я.

– Ну я их так называю, – улыбнулась женщина.

Скупая и мимолетная улыбка на короткое время осветила это суровое лицо, и я вдруг задумалась, а не сужу ли ее сгоряча? Ведь я совсем не знаю ее – как живет, чем дышит.

Раскатанное тесто Дарина щедро присыпала сахаром, положив в центр маленький кусочек масла. И все это слепила на манер пирожка.

– Получатся сладкие булочки. Любишь? – снова взглянула на меня.

– С картошкой больше, – честно ответила, но сразу же захотелось попробовать и с таком, как выразилась Дарина. Уж больно вкусное у нее получилось тесто – мягко-хрустящее и маслянистое.

– А ты попробуй эти, – положила она передо мной подоспевшее лакомство.

А ведь и правда очень вкусно. И не верится, что из начинки внутри только сахар. Кажется, что там какое-то повидло или сироп. Очень вкусно и воздушно получилось, в чем я и призналась честно.

– Меня воспитывала бабка – злая и сварливая, – заговорила Дарина, опускаясь на стул. Я подметила, что она устала, и сразу как-то старше стала выглядеть. – Колдовством она промышляла. А родителей своих я и не знала. Да и бабки не стало, когда исполнилось мне тринадцать. Осиротела я, но в детдом не пошла. Соседи оформили надо мной опекунство, а жить я осталась в доме бабки. Сызмальства я умела все то, что делала бабка. Специально меня не учили, само как-то схватывалось. И лечить я ей помогала, и колдовала, и много книжек читала. А вот в школу не ходила, четыре класса всего и окончила, – усмехнулась Дарина.

Слушая ее, я жалела ту сироту, что вынуждена была жить со злой бабкой. Почему-то мне казалось, что и покалачивала та малышку нередко. Но Дарина об этом не обмолвилась, а я уточнять не стала. О таком не спрашивают, такое хотят забыть раз и навсегда. Но мысль эта меня не оставляла.

– Умирая, бабка передала мне свою силу, и до пятнадцати лет она дремала во мне. А как стала я наливаться соками, так и сила моя распустилась и зацвела пышным цветом. И работы прибавилось, порой и на сон не оставалось времени. Людские языки сделали свое дело, и слава обо мне разлетелась по свету. Откуда только не шел ко мне народ. И никому я не могла отказать. Загнулась бы, наверное, если бы не приехал за мной в один день дядька Пантелей и не забрал к себе.

Дарина прервалась и сняла со сковороды партию сладких пирожков. Продолжила, когда отправила жариться последнюю. Я же просто слушала, пытаясь представить себе ее жизнь.

– Жил дядька Пантелей в лесу, отшельником, как вот… Колдун. Тихо у него было, спокойно мне. Народ если и шел к нему, то особенный – наделенный специальными знаниями. Больше дядька никого не принимал, болезных не лечил, силу свою не растрачивал, меня учил уму разуму, да навыкам всяким. Я же у него иногда даже скучала, потому как больше всего любила лечить и видеть, как благодаря мне кому-то становится легче.

Но и я постепенно привыкла к такой жизни, а дядьку Пантелея полюбила как родного, словно и жила все время с ним в лесу. Даже образ бабки стерся из памяти.

Многому научил меня Пантелей. То, что узнала раньше от бабки, было лишь ничтожной каплей того, что умел Пантелей. Но применять умения он мне долгое время не позволял, говорил, что такой силе нужна выдержка, как хорошему коньячку, – улыбнулась Дарина, по всей видимости, своим воспоминаниям.