Книга Вдова военного преступника - Элли Мидвуд

Вечером, когда уже окончательно стемнело и бои на улицах прекратились, русские вернулись в свои временные «бараки», в которые они превратили уцелевшие после бомбёжек жилые дома. Когда они заполнили всю комнату своим громким гомоном и расположились на всех доступных поверхностях, поглощая свой ужин, я совсем забилась в угол рядом с мужем и старалась и вовсе не шевелиться, чтобы не привлечь нежелательного внимания. Однако, у них, похоже, уже были свои планы на вечер, потому как сразу после того, как они закончили с едой, они быстро куда-то засобирались, шутя, пересмеиваясь, и находясь в явно приподнятом настроении. Они и Мишу что-то спросили, должно быть о том, не хотел ли он пойти с ними, но тот только улыбнулся и покачал головой в ответ.

После того, как последний закрыл за собой дверь, Миша быстро за неё выглянул, убеждаясь, что в соседней комнате никого не было, а затем быстро прошёл к столу и сделал мне бутерброд с колбасой, оставшейся от трапезы его соотечественников. Я быстро его заглотала с самой благодарной улыбкой, на какую только была способна.

— Спасибо.

— Pozhaluista, — ответил он, устраиваясь на полу неподалёку. Я наблюдала, как он извлёк шахматы из своего рюкзака и начал расставлять чёрно-белые фигуры на доске. После еды и этого бесконечного дня, меня начало наконец клонить в сон, и я прислонилась к стене, по-прежнему сжимая руку Генриха в своей. У него начинался небольшой жар, и я продолжала время от времени проверять его щёки и лоб, изо всех сил пытаясь не уснуть.

Миша заметил моё обеспокоенное состояние и оставил на минуту свою доску, на которой он в течение последнего часа проигрывал сам с собой сложные комбинации, подошёл к Генриху, потрогал его лоб и вышел куда-то из комнаты. Через минуту он вернулся с влажной тряпкой в руках и уложил её моему мужу на лоб, указывая на свои часы и пятиминутные разделения на них.

— Переворачивать каждые пять минут? — уточнила я, подняв в воздух руку с пятью пальцами и перевернула повязку, убеждаясь, что правильно его поняла. Миша оживлённо закивал, похлопал меня легонько по плечу и пошёл назад к своим шахматам, предусмотрительно оставив свои часы подле меня.

Я и не заметила, как уснула, но, поймав себя на том, что мне уже вовсю что-то снилось, я поспешила разлепить глаза, чтобы продолжать ухаживать за своим раненым мужем. К моему удивлению и одновременно облегчению, эту обязанность, похоже, временно взял на себя мой новый русский друг, который как раз менял влажную повязку на лбу Генриха, когда я проснулась. Он улыбнулся мне и указал мне на пол, давая понять, чтобы я ложилась спать.

— Нет, спасибо, я уже немного передохнула, — ответила я, хотя и знала, что Миша слов не поймёт, только интонацию. — Я лучше посторожу; а вдруг он проснётся?

Я никак не могла взять в толк, почему он был так добр со мной и вообще взялся мне помогать. Но загадка разрешилась ближе к ночи, когда Миша вынул фото из нагрудного кармана и после нескольких минут всё же решил мне его показать.

Фото было семейным портретом, как я поняла, потому как все члены семейства были весьма схожи, кроме старших — Мишиных родителей, как я догадалась.

— Mama, papa, — он подтвердил мою догадку, указывая на пару в центре фото, а затем переместил палец на молодого человека, стоящего рядом с ним, должно быть, его брата. — Sasha. Alexandr, moy brat. Anna, moya sestra.

С этими словами он указал на очень хорошенькую девушку с тёмными волнистыми волосами, похожую на него, как две капли воды. Его сестра Анна, как я поняла.

— Она очень красивая, Миша. У тебя очень красивая семья.

Он не смог скрыть гордой улыбки, будто поняв, что именно я сказала, а затем снова указал на свою сестру на фото, а затем на меня.

— Anna. Annalise. Tebya zovut pochti kak moyu sestru.

Я напоминала ему его сестру, я это поняла и без перевода, сестру, находившуюся за сотни километров отсюда, которая наверняка ждала его дома и молилась каждый день о его благополучном возвращении. Я не сдержала улыбки, вспомнив, как прав всё же был мой муж, когда говорил, что и русские были такими же людьми, как мы, несмотря на то, как сильно министерство пропаганды старалось всех убедить в обратном, которые так же хотели побыстрее попасть обратно домой, к своим семьям, жёнам, матерям, сёстрам и детям. Впервые я поняла, почему он наотрез отказался по ним стрелять.

Легко было, конечно, навесить один ярлык на всю нацию, как нацистский режим это сделал со славянами, объявив их всех недочеловеками; как русские затем объявили нас, абсолютно всех немцев, фашистами и нацистами, даже не различая двух разных понятий, а также правых и виноватых… Но правда-то состояла в том, что и хорошие, и плохие люди были везде, в любой стране и среди любого народа, и выбор этот всегда принадлежит самому человеку, который решает, кем ему быть. Миша вот например решил помочь своим врагам; теперь к своим молитвам за Генриха я прибавила и молитвы за него, чтобы прекратилась поскорее эта жуткая война и добрался бы он невредимым обратно домой, к своей Анне.

* * *

— Если, как вы утверждаете, вы всё это время работали на американскую контрразведку, почему в таком случае вы стреляли по нам, их союзникам?

Этот новый офицер, которого уже знакомый мне комиссар привёл на следующий вечер, продолжал задавать мне одни и те же вопросы, даже не слушая толком моих ответов. Его немецкий был почти безупречным, и причиной тому, что он с такой враждебностью отметал все мои объяснения было то, что он попросту не хотел мне верить, а вовсе не потому, что не понимал меня.

— Мы стреляли не по вам, а в вашем направлении: по стенам, лестнице и просто в воздух, но никак не в ваших солдат. Мой муж — превосходный стрелок, и если бы он захотел, половины вашего личного состава давно не стало бы.

— Ну а кто в нас гранату бросил? — русский снова повысил голос.

— Я, и только потому, что вы первые ранили моего мужа, — ответила я в такой же агрессивной манере.

Он пробурчал какое-то ругательство себе под нос и перевёл последние несколько предложений комиссару, сидевшему рядом с ним за столом и сверлившему меня тяжёлым взглядом. У них, по всей видимости, не хватило терпения ждать, пока прийдёт в себя Генрих, и они решили допросить меня вместо него.

Я вот уже который раз назвала им имена наших американских командиров, но в ответ получила только раздражённое: «Никаких американцев в Берлине нет! Город окружён советскими войсками».

— Зачем тогда всё это? Вы же всё равно мне не верите.

— Я тут решаю «зачем» или «не зачем!» — офицер перевёл то, что только что рявкнул мне в ответ комиссар. — Вы вообще должны быть благодарны, что вам сохранили жизнь, а потому прекратите вести себя с такой надменностью, пока мы не передумали на ваш счёт!

Я приказала себе немедленно прикусить язык, как только разгневанный комиссар озвучил явно нешуточную угрозу в наш с Генрихом адрес.

— Мы прекрасно знаем все ваши фашистские штучки, — переводчику удавалось отлично имитировать саму интонацию комиссара; а может, он просто ненавидел меня так же сильно, вот и выходило у него всё так же по-злобному.