Книга Лиса в курятнике - Екатерина Лесина

Рыжая была…

Была и была.

Не сказать чтобы красавица, встречались на его пути девки куда более яркие. А эта… курносенькая, живенькая…

Миленькая.

Да, пожалуй, что именно так. Миленькая… такая матушке понравится.

Если молчать будет… потому как ее речи совершенно не соответствовали образу. Девицам надлежит быть скромными, слегка манерными и очаровательно беззащитными.

— Барин… — Михасик вздохнул, и Стрежницкий, отложив бумаги, вздохнул тоже. Жениться не хотелось совершенно, впрочем, как и расстраивать матушку, которая опять сляжет. И пусть знать он будет, что все ее болезни большею частью придумка, бездельем вызванная, но…

— Может, еще какую присмотрю.

— Зачем?

— Матушка не молодеет. Да и я… — Стрежницкий махнул, и Михасик устроился на стуле, вытянул длинные ноги, руки на животе сцепил. — Все равно жениться придется…

— Зачем?

— Это тебе незачем… вот скажи, я тебе мало плачу?

— Не обижаете, барин.

— Или кормлю плохо? На одежу не выдаю?

— Барин!

— Так отчего мне опять сказали, что ты казакам задолжал? Двадцать рублей, Михасик! Двадцать…

— Так… — он слегка смутился, точнее, сделал вид, что смущается, — слаб человек, барин… а уж такой, как я… они предложили картишки раскинуть, я и не устоял… только, барин, вы не серчайте… я тут кой-чего слышал, пока игрались… оно не мне говорили, только… играли-то на царской половине…

— Надеюсь, ты там ничего не спер?

— Обижаете, барин!

Не обижает, скорее несколько сомневается в наличии здравого смысла. Все ж порой Михасик в любви своей ко всему блестящему вовсе терял чувство меры. А на царской половине блестящего было много.

— Так… — Михасик заерзал под холодным взглядом, — я ж никогда… я ж понимание имею… я бы вас ни за что…

Стрежницкий вздохнул: специально-то Михасик, конечно, не предаст. Вернее человека не сыскать, и тот шрам звездочкой на груди — наилучшее тому доказательство. Ведь мог отойти, мог сделать вид, что вовсе не знаком с барином… а он остался.

И от пули заслонил.

И позже, когда вдвоем в яме лежали, кровью захлебывался, а приговаривал, что, мол, Бог не попустит такого… позже Стрежницкий понял, что Бог-то как раз попускает многое.

— Слышал я, как один казак другому кинул, мол, пришла пора выбирать…

Казак?

Плохо… в казаки брали далеко не всех. Самых ярых, самых преданных. И клятва на них лежала оковами, а тут… надо будет доложиться.

— И сказал навроде как в шутку… что, мол, промедлишь, и все золото медью обернется… я ж тихонечко сидел… а этот, как вышел, прямо зыркнул…

— Когда это было?

— Так… седни и было. — Михасик поскреб темные патлы. — Вы б, может, тоже… матушку проведали, а, барин?

Голос его звучал жалобно, надтреснуто. И он, любивший показать прочим свою лихость, живо помнил, как оно было…

Звон битого стекла. Камни в гостиной. Матушка растерянная… отец держит щит… требует уходить, а матушка стоит и плачет.

Уводили ее за руки.

И устроили в охотничьем отцовском домике, посчитав, что до него мятежники не доберутся. Что тогда Стрежницкий о мятежах знал? Только что случаются они.

Как гроза.

Или засуха там… он, мальчишка, был беспечен, и чудо, что матушка сумела взять себя в руки, вспомнить, что она не просто урожденная княжна, а и магичка не из слабых.

В той яме, куда их кинули живыми, было холодно.

Почему-то именно холод Стрежницкий запомнил.

Не землю, которую кидали на плечи, не камни… камень рассадил кожу на голове, и мир потемнел. А когда сознание вернулось, то было холодно. И Михасик еще шептал, что выберутся… непременно выберутся…

Им тогда повезло несказанно.

И пуля, застрявшая в Михасиковой груди, не добралась до сердца его. И камень голову не проломил. И те, кто поймал их, глупых подростков, решивших заглянуть в деревню, где они бывали частенько, не стали добивать сразу.

Кинули в ямину.

Землей присыпали… собакам — собачья смерть, так сказали.

А матушка взяла себя в руки. Опомнилась. Вышла и…

— Нет. — Он покачал головой. — Если и вправду смута затевается, отсидеться не позволят. Найдут… а тут… — Стрежницкий нехорошо так усмехнулся: — За батюшку я еще не рассчитался…

— Эх, барин…

— А ты не вздыхай. Опишешь мне подробно этого казака… и чтоб я тебя тут не видел.

Ибо если Михасик казака видел, то и тот наверняка Михасика заприметил. Может, конечно, и не рискнет руки марать, решит, что не будет беды: репутация у Михасика определенная имеется. Дурачком его полагают, балаболом никчемным, да и он сам порой заигрывается.

Не сегодня.

И, посерьезнев, Михасик головой покачал:

— Вы уж тут поаккуратней… не лезьте на рожон. И про Боровецкого я порасспрашивал… что интересно, никто его прежде не видел. Одни говорят, будто бы он затворником жил, другие — что в Европах учился, но это неправда.

— Почему?

Стрежницкий слушал, но и про бумаги не забывал. А вот это уже интересно… Девица работала в газетке, да не где-нибудь… Интересно, сам Навойский дело ее читал? Или так, не глядючи, передал? Ага… служила… обзоры… колонка дамских советов… все довольно невинно, хотя какая в «Сплетнике» колонка дамских советов? Надо будет глянуть. Что-то сомнительно, чтобы там советовали, чем столовое серебро чистить… пара заметок…

Скандал на выставке цветов.

Сомнительный фасон нового платья некой…

— Потому что ни бриттского, ни австрийского он не знает…

— Франки?

— Может, но сомнительно… он вовсе не похож на человека, который будет над книгами чахнуть. Слуга у него свой, доверенный, я не стал лезть, а вот с кучером побеседовал… говорит, что жестокий человек, лошадей загоняет…

И еще одна несуразица. Не так давно младшая сестрица рыжей подала заявку в университет… и была принята… оплата внесена… интересно, откуда деньги?

Хотя…

Стрежницкий бумаги перелистал.

Титул…

Наследный… а вот все, что кроме титула, отошло по завещанию… стало быть, денег у рыжей не было… если бы были, небось сама в университет вернулась бы… значит, не было.

И вдруг появились.

Это нехорошо.

Что успел усвоить Стрежницкий, так факт, что взявшееся из ниоткуда богатство в девяти случаях из десяти ни к чему хорошему не приводит. Кто их дал девице? И за какие такие услуги?