Книга Моя пятнадцатая сказка - Елена Свительская

— Я принесла вам чая, молодой господин. И сладостей немного.

Он резко повернулся, впился глазами в ее смущенное лицо, в улыбку на тонких устах, с морщинкою рядом у рта. И во взгляде одного единственного глаза ее тепла было больше, чем у всех людей города! Точнее, тепла хватало у всех, но он слишком низко опустился в людских глазах, чтобы кто-то по доброй воле хотел согреть его. Чтобы кто-то мог согреть его. Но она могла. Терпения и доброты у нее было как у богини.

— А ты могла бы… — голос его дрогнул, — Могла б хоть раз… назвать меня братом, молодая госпожа?

— Конечно, — Кэ У приветливо улыбнулась.

И опустила поднос на стол. И к нему подошла, шелестя платьем. И на колени у него опустившись, обняла за плечи.

— Держись, брат мой! — сказала, рукою робко по голове погладила, в первый раз в жизни, как ни гладила никогда в детстве, как ни позволил он ей ни разу к ней прикоснуться в детстве, — Люди много всего говорят. Поговорят — и перестанут. А если ты будешь ходить сгорбившись, если похороны пропустишь, здесь отсидясь, то отцу придется быть крепким вдвойне. Не хорошо его одного оставлять, правда? — в глаза ему заглянула, глазом единственным своим, несказанно теплым, — Но я верю, что брат мой — сильный мужчина. Что он выйдет из покоев — и отца поддержит, поможет ношу его разделить.

— Помогу! — пообещал пылко он. И вдруг пылко обнял ее, — О, почему люди не знают, как красива моя сестра?!

Так иногда несчастья лишь помогают открыть глаза слепым. И только несчастья иногда сердца открывают от одного человека к другим.

— Ничего, — она его ласково погладила по щеке, — Люди часто многого не видят, — и, смутившись, отдернула руку.

Он, вздохнув тяжело, поднялся и ей помог.

И первым пошел к отцу, просить позволить помочь с ритуалов подготовкой. Все-таки, это была его мать.

И стоял рядом с отцом во время похорон. Ни слезинки не проронил — все заметили и шептались о том потом люди. И отца своего подхватил, когда тот упал вдруг, сознание потеряв. И сидел вместе с Кэ У и матерью Хэя потом всю ночь возле него.

Но оправился почтенный Хон Гун. Говорили, крепким было здоровье и толстой — шкура. Но люди многое говорят. А отцу хотя бы одно счастье было — хотя бы малое объединение его семьи. Счастье великое было видеть сидящих рядом Ен Ниана и Кэ У.

И вроде тихая жизнь вернулась в поместье Хон Гуна. И море злых слухов омывало его.

Но звучал жуткий голос в ушах Ен Ниана снова, картины жуткие и светлые преследовали его. А еще часто снился ему кошмар, как возвращается домой старший его брат — настоящий старший его брат, главный из всех в семье после отца — и радостно отец кидается встречать Гу Анга. А вдруг после этого отец совсем забудет о сыне втором?! Ведь нет ничего ужаснее непочтительных детей!

А отец слабее стал, грустно-задумчивым. И погрустнела сестра старшая, которая часто была рядом с ним — а мать Хэя на дочку приболевшую отвлеклась. Да на молитвы, чтобы небо сохранило ей всех. Тех, которые остались.

— Я боюсь за отца, — призналась как-то вдруг Кэ У брату младшему, когда они случайно встретились в саду, спешащие каждый по своим делам, да за рукав брата ухватила, — Вы… ты только никому не говори, молодой господин! Я… давай сделаем вид, что я этого не говорила? Я… просто я…

— Я понимаю, ты волнуешься, — серьезно ответил вдруг Ен Ниан, — И с другими говорить о том боишься. А сердце не спокойно твое, молодая го… сестра.

— Жаль, я не могу ничем порадовать отца! — сказала девушка, грустно опуская голову, протекли по плечу подвески из украшений. И, кажется, слезы готовились пройти по щеке.

И тут Ен Ниан задумался, что и у него больше нету, чем порадовать отца. Репутацию Ен Ниана уже ничего не спасет. Он слишком низко пал во всеобщих глазах. И, даже если он заметно ласковым и вежливым с сестрою старшею будет — с гордостью и радостью родного отца — то в целом ему ничего не изменить. Когда честь и имя заляпаны так сильно, то, как и одежду прекрасную, изгаженную и разодранную, ее остается только выкинуть.

И тут среди сада открылись будто склоны гор и одинокий путник, кутающийся в старый плащ. И, когда он поднял лицо к небу, потом, вздрогнув, обернулся, то мужчине молодому показалось, что он узнал эти глаза.

Миг видения — и все пропало. Поникли плечи у молодого господина, у молодого наследника огромного имения и славы огромной, разошедшейся уже за пределы Сяньяна.

Но сжала руку верная сестра, заглянула ему в глаза единственным глазом, но теплотою и заботой сказочно красивым:

— Давай сегодня вместе будем молиться… брат? Ведь чем больше искренних молитв, тем вернее, что боги укажут нам выход и спасение?

Он в это не верил, но согласился. Просто чтоб посмотреть, как улыбка раскрасит ее глаз радостью, а лицо — счастьем — ей радостно было, что семья объединится в молитве.

Он прийти к ней опоздал, но пришел задумчивый — а до того прослонялся по саду, одинокий и мрачный будто призрак, заставляя слуг торопливо кидаться в разные сторон, натыкаясь друг на друга, роняя вещи переносимые, но главное, подальше от него. А стражники, совершавшие обход с мечами, едва не зарезали друг друга, поспешно шарахнувшись с пути молодого господина и столкнувшись. Он был проклят, хотя все еще был их молодой господин. Хотя он заметил, что в эту неделю слуг как будто меньше стало. Хотя он их всех в лицо не помнил. Но сновало по поместью их явно намного меньше, чем до того.

Но когда мимо кухни шел — и заметил случайно сестру, раздававшую указания служанкам, мягко, с улыбкою обычною теплою своей и не указания будто, а просьба мягкая друзьям — и лица внимательно слушающих, глаза дружелюбные. И сестра, словно почувствовав, взгляд подняла и улыбнулась уже ему из-под пряди густой волос и из-под шали плотной. Слуги на нее уставились в ужасе или в изумлении.

Молодой господин смущенно ей кивнул. И как-то слишком резко веером обмахнулся. И поспешно ушел. И слухи новые из поместья ушли. Что, может, между сводными братом и сестрою возникла странная запретная любовь? Но как так?.. Он же ж ее изнасиловал! А чем нелепее слух, тем с большею радостью его передают. Словом, к вечеру Сяньян весь судачил о запретной и жуткой любви молодого господина из поместья Хон Гуна, который до того от страсти обезумил, что ссильничал собственную сестру!

И он, случайно услышав пересуды своих слуг — мужчины-стражники судачили причем — еще больше помрачнел. Кашлянул серьезно. И внутренне со злорадством ликовал, смотря, как они смутились и бледнели. И долго мрачно смотрел на них многозначительно, заставляя их дрожать. Потом, опомнившись, вздохнул. Произнес, будто сам себе:

— Ах да! Конфуций в той книге сказал… — и пошел себе. Будто просто стоял в задумчивости, не из-за них.

— С каких пор молодой господин стал интересоваться мнением Конфуция? — донеслось ему вслед приглушенное.

— Да не, померещилось верно. Он же ругал его столько лет, — отозвался второй.