Книга Седая весна - Эльмира Нетесова

— Все у тебя будет. И дитя ни в чем отказу не познает, — сказала бабка, глянув в глаза Фае.

— Ой, миленькая моя! Не то ребенку, самим себе всяк кусок сто раз посчитают. Такие не расщедрятся никогда! — не поверила Фаина.

— От них серед зимы горсти снега не выманишь. То верно сказываешь, — раскинула карты Уля и, глянув на соседку, рассмеялась: — А ништяк — твоя доля! Не турбуйся! Не хуже других! Только не давай себя седлать. Держись бабой, а не кобылой тягловой. Не срывай пупок. Возьми вот эти коренья. Завари с чаем, дай обоим на ночь попить. Да вот этот заговор скажи. Запомни его, Он — для тебя. От жадности и ругливости, для покоя в семье. Чтоб считались с тобой и уважали.

Долго говорили женщины, позабыли о времени. А между тем старик проснулся. Позвал Фаину, та не откликнулась. В огород вышел, поискал. Тоже нигде не увидел. И сел на крыльце ожидать Жорку. Тот с минуты на минуту должен был появиться. Отец решил враз огорошить и разлучить с женой.

Ульяна, выглянув в окно, старика увидела. Все поняла. Провела Фаину мимо густых смородиновых кустов, показала, где можно незаметно в спину деду зайти:

— Скажи, что заспалась в огороде. Там — в малиннике. Да поласковей будь. Постарайся чаем напоить.

Но едва старик услышал шаги за спиной, подскочил как ужаленный:

— Где это носило тебя, сучье семя? Где таскалась?

— В малиннике сморило, папаша! Простите! Проспала! Сама не ведаю, как так получилось?

— Я искал, тебя там не было! Не иголка…

— Куда делась бы? Мне дальше огорода ходу нет.

— Не знаю, где валялась! Сколько времени тебя звал, искал, не услышала? Я б глухого поднял! Знать, не на своем огороде была! С кем-то спуталась!

— Послушайте! С таким пузом даже Жора отдельно спит. А вы про блуд! Как можно?

— То Жора! Он дурак! А вот тот, с кем ты была… Пускай сын решает. Но я тебя в дом больше не пущу! — сказал, как отрезал.

— Папаша! За что? — взмолилась Фаина.

Старик торжествовал. Он давно искал хоть какой-нибудь повод избавиться от невестки. Все растущий живот не давал ему покоя. Он не мог смириться, что в его доме должен появиться ребенок, а с ним расходы, беспокойство, неудобства.

Старик закипал злобой. Он не хотел менять свой уклад жизни и готов был на все, лишь бы предотвратить грядущее. И теперь сиял улыбкой — он не слушал Фаину, он нашел повод…

— Собирай свои манатки, потаскуха! Неведомо кто набил ей пузо, она хочет своего выблядка на Жорку повесить! А хрен тебе! — орал на весь двор.

Баба оцепенела от неожиданности. А потом ее как прорвало:

— Старый мудило! По себе всех меряешь? Чтоб ты провалился, чума вонючая! Я потаскуха? Это ты — облезлая курвища! — вырвала кол из плетня и пошла на деда.

— Давай, давай! Замахнись! — . осклабился, увидал за спиной Фаины сына. Тот ухватил бабу за плечи, отшвырнул к забору:

— Что стряслось? — рявкнул на весь двор. Старик выложил все в одну минуту.

— Вон отсюда, падаль подзаборная! — открыл калитку и вытолкнул Фаину взашей.

— Вещи мои отдайте, изверги! — орала та, изо всех сил оттягивая уход. Она не знала, куда ей деваться теперь.

— Что? Еще и эта не угодила? Уже и ее гоните? Не боитесь ни людей, ни Бога! Негодяи! — вырвал Петрович Фаину из рук Жорки, бившего бабу кулаками куда попало:

— Вот тебе вещи, сука поганая! — орал он взахлеб.

Едва Петрович отбросил от бабы Жорку, на него налетел старик. Вырвал кол из забора, ударил по голове. Петрович рухнул возле калитки, потеряв сознание. Ульяна выскочила на улицу, позвала соседей. Кто-то вызвал милицию. Пока она приехала, драка уже выплеснулась за пределы Жоркиного двора. Кто-то в ярости бил по окнам дома так, что стекла разлетались в брызги. Хозяев достать не мог, хоть на доме зло сорвал. А в куче попробуй разбери, кто кого за что метелит. Мелькали кулаки, свирепые до неузнаваемости лица.

Вон деду Жорки кто-то дал в ухо кулаком. Тот, кувыркаясь, отлетел к забору. Взвыл истошно. Но увидев, что оказался рядом с домом, тихо скуля, пополз к калитке.

Жорку в это время втаптывал в грязную лужу Андрей — за кляузу. Даже Бобыль не усидел дома. Схватил Жоркиного деда за шиворот:

— Беременную гробили, козлы! — поднял над головой и увидел милицейскую машину, резко затормозившую перед дерущимися.

— Дай мне фискала!

— Уроем стукачей живьем! — кричали внуки Петровича громче других и прорывались к кляузникам.

— Разойдись! — раздалась милицейская трель.

— Что тут случилось? — спросил старший наряда милиции. Ему объясняли хором, матеря Жорку и деда так, что машина вздрагивала:

— За что бил жену? — подступили к Жорке приехавшие. Тот едва открыл распухший рот:

— Отца хотела ударить. Колом по голове. За то, что на блядстве поймал ее.

— С кем? — удивились, глянув на живот бабы.

— А вот с этими! — ткнул в сторону внуков Петровича и Андрея.

— Во, нечисть окаянная! Да брешет он все! Не блудила ихняя баба. У меня была! — рассказала Ульяна все, как было. И плюнув в лицо Жорке, сказала зловеще: — Это тебе дарма не слезет! Я ее к себе заберу. Навовсе! Но ты землю у моего порога лизать станешь, но не получишь ее в обрат! Хворями измаетесь, свету не будете рады. Богом заклинать станете, а не дозоветесь. И не вымолите прощения.

Милиция, пригрозив тем и другим, вскоре уехала. Ульяна увела Фаину в свой дом. И отпарив, отмыв бабу в бане, ночью приняла роды.

Стресс не прошел бесследно. Семимесячная девчушка появилась на свет не в своем, в чужом доме и сразу попала в руки старой Ули.

— Вот и расти моею внучкой! Не серчай, что родной дед и не ведает про тебя. Случается, старость глупей молодости, Не ценит своей крови и рода. Ну да нынче не по крови родство. Вырастай! Дай Бог тебе светлую долю! — поднесла ребенка к образу Спасителя, зажгла лампадку… Ведь новая жизнь появилась на свет. И молилась за ее долю старая вдова.

В доме Жорки было, темно. Старик кряхтел в своем углу, все уговаривал сына написать на Фаину кляузу:

— Нехай ей хвост прищемят. Дадут чертей, чтоб на старых руку не подымала…

— Не подбивай на пустое. Ты хоть старый, но мужик! Она хоть и молодая, да беременная. За нее не то улица, бригада, весь город вступится. Еще и нас упрекнут. Вон Улька что сказала? Ей поверят. И дом у нас отнимут для Файки! Тебя — в стардом по возрасту упекут, меня — в тюрьму. Ведь все этим грозили. Вспомни! Даже менты! Уж лучше давай выждем пока, — предложил деду.

— Дурак ты набитый! Кто ж с мужиков улицы сознается добровольно, что меня колотил? Нет дурных. За это посадят. А мы этими побоями, ежели их зафиксируем, Файку в тюрьму загоним. Скажем, что она изувечила. И не отопрется сука! И улица заглохнет. Испужаются пасть отворить. Кто им Фаинка? Ну на ночь приняла ее ведьма. А дальше, кому надо чужую мороку? Тебя заставят алименты платить и жилье поделят — наш дом. А где самим жить? Ежели меня в стардом вывезут, тебя тоже без угла оставят. Нешто на это согласный? Помни, прав тот, кто первым насрет!