Книга Слабости сильной женщины - Анна Берсенева

Ей по-прежнему нравилось разговаривать с Еленой Васильевной о книгах, о художниках. И спрашивать ее: почему, например, мадам Бовари отравилась – вместо того чтобы воспитывать свою дочку?

А с Митей можно было разговаривать и о другом – о том, о чем она бы под страхом смерти не стала говорить с его мамой.

Однажды Лера уже с обеда выглядывала в окно – ждала, когда Митя вернется из Консерватории. И, увидев, что он появился наконец в арке и идет по двору, – едва отсчитала полчаса, чтобы побежать к Гладышевым. Ей надо было поговорить с ним как можно скорее.

Ей было тринадцать лет, впечатления захлестывали ее, и то, что она хотела спросить у него, – надо было спросить немедленно.

К счастью, Катя была занята, Елены Васильевны тоже не было слышно; Митя сам открыл дверь.

– Это ты, Лерка! – обрадовался он. – Хорошо, а то я тебя сколько уже не видел? Неделю?

– Наверное, Мить, – нетерпеливо подтвердила Лера. – Знаешь, я хочу тебя спросить…

– Пальто сними, – посоветовал он. – И пойдем все-таки в комнату. Или тебе нравится орать на весь подъезд?

– Митя! – воскликнула Лера, когда они наконец уселись в гостиной, под картинами. – Скажи мне, как ты думаешь: какой может быть любовь?

– Вот это да! – Митя рассмеялся так, что даже слезы выступили у него на глазах. – Вот это я понимаю – вопрос! Интересно, как же я должен тебе ответить – одним словом или можно все-таки тремя?

– Как хочешь, – серьезно ответила Лера. – Я тебя спрашиваю про конкретный случай, а ты смеешься!

– Так расскажи мне свой конкретный случай, – попросил Митя. – Ты что, влюбилась?

– Нет, но понимаешь… Я видела такое…

И Лера рассказала Мите о том, что произошло с нею сегодня утром и из-за чего она никак не могла успокоиться.

Началось все с довольно безобидной вещи: с патронов. Их было у Леры десять штук, и достались они ей от Гришки Власюка, ее одноклассника. А Гришка, как выяснилось, стащил их у отца, потому и отдал на хранение Лере. Патроны – вернее, порох, который предстояло из них извлечь, – предназначались для новогоднего фейерверка.

– Ты только спрячь получше, – попросил Гришка. – Я такие петарды сделаю – все ахнут! И тебе дам одну, вот увидишь. Только надо, чтоб не нашли пока, а то отберут, сама понимаешь.

Гришкина просьба заставила Леру задуматься. Сразу согласившись спрятать патроны дома, она совсем забыла о том, что любимое занятие мамы – уборка. Этим она занималась каждый день, и предсказать, что в квартире станет на этот раз объектом вытирания, мытья и перебирания, – было совершенно невозможно.

И, конечно, мама могла обнаружить патроны в любой момент – например, пока Лера будет в школе. Можно было себе представить ее реакцию!

Поэтому, поразмыслив немного, Лера решила спрятать патроны на чердаке. Не в их подъезде – у них чердак был переделан в служебную квартиру, в которой жила Зоська Михальцова, – а в соседнем: там чердак был пуст, открыт и завален всяким хламом.

Она проскользнула в подъезд утром, перед школой: и не слишком светло, и, если мама увидит ее из окна, то подумает, что Лера зашла за Лариской Рябоконь, чтобы вместе идти в школу.

Патроны оттягивали мешок со сменкой, и Лера старалась подниматься как можно более бесшумно. Просто боялась, как будто кто-нибудь мог случайно выглянуть из-за двери и спросить: «А что это, девочка, у тебя в мешочке?!»

Чердачный люк открылся без скрипа, и Лера уже поставила колено на грязный пол, чтобы взобраться на чердак, – как вдруг замерла, боясь пошевелиться. В самом дальнем углу чердака, у полукруглого тусклого оконца, она увидела двоих.

Она даже не сразу поняла, кто эти мужчина и женщина. Только потом, через минуту, различила в сером свете весеннего утра, что мужчина – просто Сашка Глазьев, десятиклассник из их школы. А кто была женщина, Лера не знала: ее и не видно было, женщину – только ноги, обнимающие Сашкину спину над спадающими брюками…

Одна нога была голая, а на другой висели полуспущенные колготки и цеплялись за какую-то консервную банку, валявшуюся рядом на полу. Ноги женщины двигались в такт Сашкиным торопливым движениям, и слышны были только ее отрывистые стоны с тихими взвизгами.

Вообще-то для Леры не были такой уж загадкой отношения мужчины и женщины – как и для большинства ее ровесников во дворе. О них много разговаривали, о них рассказывали анекдоты, над ними любили смеяться старшие парни и даже девчонки. Да и переулки вокруг Цветного бульвара традиционно славились как место, где всегда можно было найти женщину на любой вкус и за любые деньги.

Но чтобы увидеть самой, и, главное, – на вонючем чердаке, на заплеванном полу…

Лера даже испугалась сначала, но тут же ей стало так противно, что она приложила руки к горлу, чтобы сдержать подступающие спазмы. И осторожно сползла вниз, испачкав платье о край чердачного люка.

Вот об этом она и хотела спросить сейчас у Мити: какой может быть любовь? То, что делал на чердаке Сашка с женщиной в спущенных колготках, принято было называть любовью – во всяком случае, именно об этом как-то загадочно, не договаривая, писали в книгах, которые читала Лера.

Но неужели то, что она увидела, можно было назвать этим словом?

Митя нахмурился, когда она рассказала ему об утреннем происшествии.

– Вечно ты лезешь куда не надо, – сказал он. – Ну что ты забыла на чердаке?

– Неважно, Митя! Мало ли что – надо было, – отмахнулась Лера. – Но ты мне скажи: разве может быть такая любовь?

Митя молчал, а Лера смотрела на него вопросительно.

Она спрашивала его об этом даже не потому, что он был старше, что ему было уже восемнадцать – мало ли было во дворе старших, восемнадцатилетних! Она спрашивала Митю, потому что только он мог объяснить так, чтобы стало понятно раз и навсегда. Так объяснить, как играл на гитаре: песенки простые, а за каждым звуком – больше, чем слышится сразу…

– Как же так, Митя? – повторила она.

– Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал? – ответил он наконец. – Дал определение любви?

– А хотя бы!

– А это невозможно – любовь бежит определений.

– Но все-таки, – не отставала Лера. – Ведь любовь – это же должно быть красиво, правда? А там – если бы ты видел! Грязно, кошками воняет, банки какие-то валяются… Разве можно любить, когда так все?..

– Лер, – решительно сказал Митя, – если ты хочешь, чтобы я тебе ответил, ты меня про этот случай не спрашивай. Я не знаю, что там происходило и почему, вот и не хочу об этом говорить, ты понимаешь? И ты лучше забудь об этом, раз уж увидела. Это не то, что тебе необходимо помнить.

Он встал, прошелся по комнате, потом остановился перед Лерой и, присев по своему обыкновению на корточки, заглянул ей в глаза.

– А вообще-то, – сказал он. – Это все равно – где. И что там валяется на полу, банки или цветы – тоже все равно.