Книга Мировая история - Одд Уэстад

Раскол Европы, считающийся еще одним из памятников политики Сталина, после его смерти стал просматриваться нагляднее, чем когда-либо в ее истории. Западную ее половину к 1953 году удалось существенно восстановить благодаря американской экономической поддержке, и ее население несло увеличенную долю своих собственных военных расходов. ФРГ и ГДР все дальше уходили друг от друга к своим союзникам. В марте 1954 года в Советском Союзе объявили об обретении восточной республикой немцев полного суверенитета, а на следующий день президент Западной Германии подписал поправку к конституции, предусматривающую перевооружение его страны. В 1955 году Западную Германию приняли в НАТО; советским ответом стало образование Организации Варшавского договора в виде союза сателлитов СССР. Будущее Берлина все еще до конца не определилось, хотя никто не сомневался в том, что державы в составе НАТО будут выступать против изменения его статуса любым способом, кроме как по взаимному согласию. На востоке власти ГДР согласились уладить споры со старинными врагами: граница с Польшей должна была проходить по линии Одер – Нейсе. Мечтания Гитлера об увеличении территории Германии по замыслу националистов XIX века закончились тем, что Пруссию Отто фон Бисмарка вычеркнули из памяти. Исторической Пруссией теперь правили революционные коммунисты, тогда как вновь образованная Западная Германия превратилась в федерацию по структуре, пацифистскую по восприятию и находящуюся под властью политиков, представлявших католиков с социал-демократами, в которых Бисмарк видел «врагов рейха». Итак, безо всякого мирного договора проблема сдерживания немецкой державы, дважды стиравшей Европу с лица земли войной, наконец-то выглядела улаженной. Также в 1955 году произошло окончательное определение сухопутных границ между европейскими блоками, когда Австрия снова появилась в качестве независимого государства, а союзные оккупационные войска с ее территории вывели. Вывели к тому же последние американские и британские подразделения из Триеста, где удалось урегулировать итальянско-югославский пограничный спор.

После учреждения коммунизма в Китае раскол, появившийся во всем мире, возник между тем, что назвали капиталистической и командной (или потенциально командной) экономическими системами. Торговые отношения между Советским Союзом и зарубежными странами с Октябрьской революции и дальше обременялись политическими факторами. В условиях радикального спада мировой торговли после 1931 года капиталистические экономические системы погрузились в рецессию, и коммерсантам пришлось искать спасения в государственном протекционизме (или даже полном обособлении). После 1945 года тем не менее все былые противоречия мировой экономики рассосались сами собой; два метода организации распределения ресурсов все мощнее разделяли сначала страны развитого мира, а затем большинство прочих территорий. Определяющим фактором капиталистической системы выступал рынок. Однако рынок, весьма отличающийся от предусматривавшегося старинной либеральной идеологией свободной торговли, во многих отношениях очень несовершенный, терпимый одновременно к значительной степени вмешательства и финансовым олигархиям. В контролируемой коммунистами группе стран (и относительно многих других государств, таких как Индия и страны Скандинавии) решающим экономическим фактором предполагалась политическая власть. Торговля велась и расширялась даже между двумя системами, повязанными холодной войной, но на стесненной основе.

Серьезных изменений не избежала ни одна из этих двух систем. С годами контакты между ними только множились. Но все равно на протяжении долгого времени они предлагали миру альтернативные модели экономического роста. Их соперничество воспламенилось от воззрений на военную стратегию холодной войны, и это соперничество фактически обеспечило распространение ее антагонизмов. Причем ситуация находилась в состоянии постоянной динамики. Прошло совсем немного времени, и одна система во многом освободилась от политического диктата со стороны США, и другая несколько меньше зависела от Советского Союза, чем в 1950 году. Обе системы (пусть даже в разной степени) демонстрировали поступательный экономический рост, наблюдавшийся в 1950-х и 1960-х годах, но позже темпы несколько разошлись, так как рыночная экономика пошла в отрыв. Различие между этими двумя экономическими системами тем не менее осталось фундаментальным фактором всемирной истории с 1945 по 1980-е годы. Далеко не последнюю роль при этом играл выбор, стоявший перед многими новыми государствами в Африке и Азии, определявшимися в пути построения своей системы хозяйствования.

Присоединение Китая к системе социалистического народного хозяйства с самого начала воспринималось практически с точки зрения войны и как нарушение стратегического равновесия. Все-таки к моменту кончины Сталина можно было разглядеть иные доказательства справедливости пророчества южноафриканского государственного деятеля Яна Смэтса, сделанного больше чем за четверть века, о том, что «сцена международной жизни двинулась прочь от Европы в сторону Востока и Тихого океана». Пусть даже Германия оставалась главным полем сражений холодной войны, но Корея все-таки послужила наглядным доказательством того, что центр тяжести всемирной истории переместился еще раз, и опять от Европы на Восток.

Крах европейской власти в Азии сопровождался дальнейшими изменениями, так как правители новых азиатских государств приходили к осознанию собственных интересов и полномочий (или их отсутствия). Очертания и состав государств, доставшихся азиатам от их прежних хозяев, ненадолго пережили европейские империи; в 1947 году субконтинент Индии утратил свое просуществовавшее меньше столетия политическое единство, тем временем уже к 1950 году в Малайе и Индокитае начинались крупные изменения в государственном устройстве. Внутренние диспропорции обеспокоили народы некоторых новых стран; многочисленные китайские общины Индонезии обладали непропорциональным весом и экономической мощью в этой стране, так что любые события в новом Китае могли вызвать там брожения. Более того, какими бы ни были политические предпочтения этих предводителей, им достались страны со стремительно растущим народонаселением и слабой экономикой. Для многих азиатов, следовательно, формальное окончание европейского господства представляло не меньшую важность, чем постепенное преодоление бедности (хотя по большому счету две эти задачи представлялись неразделимыми).

Определение европейцами судеб азиатских народов никогда не выглядело процессом последовательным. Притом что поработители из Европы пытались менять традиции миллионов азиатов и влиять на их повседневную жизнь на протяжении нескольких столетий, европейская культура тронула сердца и умы немногих из них даже среди представителей господствующей верхушки. Носителям европейской культуры в Азии пришлось вступить в единоборство с глубоко укорененными и мощными, как нигде в мире, традиционными воззрениями. Колонизаторам не удалось смести со своего пути культуру азиатских народов (в силу абсолютной непоколебимости), что у них прекрасно получилось в доколумбовой Америке. Как и в ближневосточных странах, там встретили мощные препятствия одновременно и прямые усилия европейцев, и опосредованное навязывание европейской культуры посредством взятой на себя обузы по проведению модернизации. Глубочайшие уровни унаследованного склада мышления и правил поведения часто оставались незатронутыми даже в сознании тех немногих азиатов, кто считал себя освободившимися от прошлого собственного народа: в образованных индийских семьях до сих пор сохраняется традиция составления гороскопов по случаю рождения детей и заключения брачных союзов, и китайским марксистам приходится удовлетворяться несокрушимым чувством своего нравственного превосходства, взлелеянным на ветхозаветных китайских воззрениях на внешний мир.