Книга Москитолэнд - Дэвид Арнольд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Кстати, о прожитой жизни… видала? – Он указывает на тех самых девчонок с нелепыми пакетами.
«Полегче, Мэри. Не спугни его».
Я киваю – спокойно, хладнокровно, будто только что заметила.
– Проживи жизнь, – фыркает Бек, закатив глаза.
И не просто закатив, по-обычному. А так, что радужка полностью исчезла где-то в глазницах, и с оглушительным вздохом, и с понуро опущенными плечами. В истории всех миров и времен никто так не закатывал глаза, и я вдруг понимаю, что напрочь позабыла имена всех знакомых парней. Без понятия, как это меня характеризует, да и честно говоря, мне плевать. В фильме моей жизни я запрыгиваю на Бека, обхватываю его ногами за талию и, когда мы целуемся, чувствую горечь его языка на своем, а толпа вокруг беснуется. Уолт – в образе неизвестного актера, получившего «Оскар» за прорыв года, – превращается в священника. Он женит нас прямо здесь и сейчас, перед мужским туалетом. Бек – один из братьев Феникс, либо Ривер (до наркоты в клубе), либо Хоакин (до безумной бороды), а я, как уже упоминалось, любимица инди-тусовки Зои Дешанель. Или, ну ладно, юная и дерзкая Эллен Пейдж.
– Проживи жизнь, – повторяет Бек. – А почему не «дыши воздухом»?
– Ешь еду, – улыбаюсь я.
– Застегни штаны.
– Выгуляй собаку.
– Прими душ.
– Выполни работу.
Он качает головой:
– Проживи жизнь, Мим. Что бы ни случилось, просто… проживи жизнь, хорошо?
– Я принял важное решение, – возвещает вернувшийся из туалета Уолт. Затем забирает у Бека бутылку и подносит ее к самому носу. – Назову его мистер Люк Скайуокер Мотылек.
Мы с Беком обмениваемся улыбками и сворачиваем к своему ряду, не проронив ни слова. Нам не хватает духу сообщить, что мистер Люк Скайуокер Мотылек повторил судьбу Оби-Вана.
Восторженные аплодисменты Бека Ван Бюрена лучше всего иллюстрируют, сколь заразителен энтузиазм Уолта. Отбивающий «Кабс» в первом иннинге еле шевелится, но, глядя на воодушевление моих друзей, можно подумать, будто команда только что выиграла кубок. Это поистине прекрасно.
Зарывшись в рюкзак, я нашла банку из-под кофе и пересчитала деньги. Изначально было восемьсот восемьдесят долларов, минус сто восемьдесят на автобусный билет, потом еще семь на ножницы и салфетки, а затем до Нэшвилла все оплачивали кретины из «Грейхаунда». Дальше три бакса на карнитас, пять на мороженое (в неподражаемом «Здесь-с-собой-везде-всегда»), триста на Дядю Фила, пятьдесят шесть на бензин, девятнадцать на Средневековый бургер, сто двадцать на билеты и шесть на официальную программку стадиона «Редс». Итого осталось сто восемьдесят четыре доллара.
«Проклятие, Мэлоун».
Ну и что. Деньги все равно не мои.
– Пойду куплю кренделек, – говорю я.
«Кабсы» получают двойной аут, что они делают часто и хорошо. Бек и Уолт возмущенно вскидывают руки, как будто судья ошибся.
– Пойдешь купишь кренделек? – бубнит Бек, листая программку. – Игра длинная.
– Да ладно? Прошу, Бек, расскажи мне еще о тонкостях этой странной игры. – Я встаю и начинаю пробираться к проходу.
– Погоди. Дай мне свой телефон.
Я выуживаю мобильник из рюкзака и, будто это пустяк, отдаю его Беку.
– Раритет, – замечает он, раскрывая мою раскладушку. – Как мило.
Я вытягиваю руку:
– Если ты решил поиздеваться…
Он быстро тыкает по клавишам и возвращает мне телефон:
– Все, теперь у тебя есть мой номер. На всякий случай.
Я улыбаюсь и думаю, что ему, наверное, видно мое бьющееся в горле сердце.
– Ну ты прямо юный патрульный. Место сбора, телефон на всякий случай. Моя одежда достаточно яркая?
Бек машет рукой у меня перед носом и вновь сосредоточивается на игре:
– Твой кренделек заждался.
Я сбегаю по цементным ступеням не в силах сдержать улыбку. Это отклонение от маршрута уже окупилось.
Очередь длиною с милю, но я не против. По-моему, количество времени, которое человек готов потратить в очереди за чем-то, довольно хорошо определяет, насколько сильно он это что-то хочет. И прямо сейчас «миля» – это ровно столько, сколько я готова преодолеть ради мягкого соленого кренделя.
Огромный экран над полем демонстрирует оживленную гонку трех бейсбольных мячиков – двух мальчиков и одной девочки (своего рода анатомический подвиг). Рядом со мной необъятная дама с полными руками хотдогов и хвороста громко болеет за девочку. Три чумазых молчаливых ребенка перед ней жадно пожирают глазами еду в руках матери. Один из малышей тихонько просит хот-дог, на что женщина извергает кучу проклятий, угроз и требований «не отвлекать, когда она занята».
Люди вокруг опускают головы, пялятся на часы, листают программки – что угодно, лишь бы избежать неудобной близости этой ужасной незнакомки.
– Эй, – зову я.
Раба порывов. Женщина перестает вопить и смотрит на меня так, будто я только что сюда трансгрессировала из ниоткуда.
– Вы ведь в курсе, что они нарисованные? – Я указываю на экран. – Я про мячи. Они вас не слышат. – Малышня тоже выпучивает глаза, их мордахи грязные, но милые. Я киваю на них и смотрю женщине прямо в глаза: – В отличие от ваших детей.
И вдруг очередь взрывается аплодисментами. Женщина начинает что-то говорить, но быстро умолкает и уходит прочь. Я с широкой улыбкой машу ей вслед. Не буду притворяться, что реакция людей мне не приятна, но… поведение незнакомки отвратительно нелепо, и именно поэтому меня не особо волнует толпа. Чистая математика диктует соотношение десять к одному в пользу сумасшедших.
Очередь продвигается. Опустив голову, плетусь за человеком передо мной.
«Дерьмо».
Надгортанник трепещет, опускается.
«Его обувь».
И прежде, чем я успеваю добежать до уборной или хотя бы отступить, меня выворачивает прямо парню на ноги.
– Какого черта? – недоумевает он, сначала тихо. Гневу такого масштаба нужно время, чтобы войти в полную силу. – О… боже! – Он поворачивается, сверкая глазами. – Какого черта?!
Я молча убегаю. По шумной дорожке. В ближайшую дамскую комнату. Рвота стекает по подбородку, оставляя за мной следы, точно белые камешки Гензеля. Подлетаю к раковине, и меня снова выворачивает.
«Мокасины».
Я зажмуриваюсь.
«Я хочу стать твоим другом, Мим».
Паршиво.
«А ты моим?»
