Книга Потрясающие приключения Кавалера и Клея - Майкл Шейбон

– Где я? – спросил он.

– В Нью-Йорке, – сказал Сэмми.

– Нью-Йорк. – Джо поразмыслил. – Город Нью-Йорк, США. – Он закрыл глаза. – Это не может быть.

– Ты как? – Сэмми положил руку ему на плечо. – Джо Кавалер.

– Сэм Клей.

Сэмми улыбнулся. Снова, как в ту минуту, когда он впервые обвел новехонькие американские имена аккуратным прямоугольником товарищества на странице один дебюта Эскаписта, живот налился неуютным теплом, и Сэмми почувствовал, что краснеет. Не просто краска гордости, не только непризнаваемый восторг, который он черпал в этом символе растущей своей привязанности к Джо; еще он горевал – равно нежно и стыдливо – о потере профессора фон Клея, чего прежде никогда себе не дозволял. Он пожал плечо Джо:

– Мы сделали что-то прекрасное, Джо, ты это понимаешь?

– Большие деньжищи, – сказал Джо. Глаза его открылись.

– Вот именно, – сказал Сэмми. – Большие деньжищи.

– Я теперь вспомнил.

Помимо Эскаписта и Черной Шляпы, в комикс их вошел и еще один предмет гордости – первое приключение (за контуровку и шрифты отвечал Марти Голд) в карьере третьего героя, Снеговика Джерри Гловски – по сути, Зеленого Шершня в бело-синем нательном комбинезоне; к Снеговику прилагались малолетний слуга-кореец, ружье, стрелявшее «морозным газом», и «родстер» – по выражению Сэмми, «льдисто-голубой, как глаза Снеговика, что видят зло насквозь». Джерри удалось взять под контроль свой йети-стиль – тот проступал по делу в изображении лошадино-зубастого, но боевитого слуги по имени Фан и Снеговикового недруга, оборудованного слюнями, когтистыми пальцами и моноклем ужасного Обсидианового Кулака. Также имелись первый выпуск Дейви О’Дауда про Стрижа, обладателя роскошных шелковистых крыльев под Алекса Реймонда, и Радиоволна, нарисованный Честером Панталеоне и контурованный Джо Кавалером, – тут Сэмми вынужден был признать, что результат вышел неоднозначный. И он сам виноват. Он склонился пред опытом Честера, его искусным карандашом и не посмел предложить помощь в создании Радиоволны или сочинении сюжета. Плодом такого пиетета стал ослепительно нарисованный, со вкусом одетый, шикарно мускулистый и замечательно контурованный герой, у которого не было ни назойливой подруги, ни склочного помощника, ни парадоксальной секретной личины, ни бестолкового полицейского комиссара, ни ахиллесовой пяты, ни полчища тайных союзников, ни стремления отомстить – была лишь небрежно объясненная, хорошо переданная и сомнительная способность переноситься по воздуху «на незримых рельсах радиоволн» и неожиданно выпрыгивать из решетки радиоприемника «Филко» в логово банды, ценившей джаз и воровавшей драгоценности. Сэмми быстро сообразил, что, прознав про героя, все негодяи родного города Радиоволны могут просто выключить радио и жить припеваючи, но, когда Сэмми выпал шанс проглядеть историю, Джо уже половину отконтуровал.

Джули хорошо справился с историей про Шляпу, проиллюстрировал один из переиначенных, перезаточенных Сэмом сюжетов про Тень в двумерном, слегка мультяшном стиле, очень похожем на Супермена Джо Шустера, только дома́ и машины выписаны получше; и Сэмми остался доволен приключением Эскаписта, хотя композиции Джо, сказать правду, вышли чуточку статичными и чрезмерно красивыми, а под конец стали торопливы и даже шероховато-небрежны.

Но бесспорной жемчужиной всего проекта была обложка. Не рисунок, но живопись, темперой на плотном картоне, изысканная иллюстрация, идеалистическая и крайне реалистичная, – стиль напомнил Сэмми Джеймса Монтгомери Флэгга, но, по словам Джо, вообще-то, происходил от немецкого художника по фамилии Клей. В отличие от великих антинацистских обложек будущего, здесь не толпились танки, не роились горящие самолеты, не было приспешников в касках или вопящих дам. Только два главных героя, Эскапист и Гитлер, на неоклассическом помосте, убранном нацистскими флагами, на фоне синего неба. В считаные минуты Джо набросал позу Эскаписта: ноги расставлены, громадный правый кулак летит по дуге, что завершится бессмертной зуботычиной, – и часами потом писал блики и тени, с которыми изображение стало таким подлинным. Темно-синяя ткань сминалась осязаемыми складками и морщинками, волосы Эскаписта – они решили рисовать платок как маску, оставляя волосы открытыми, – поблескивали золотом и лохматились под ветром. Мускулы его были скромны и не подчеркивались, выглядели правдоподобно, а жилы предплечья вздувались от силы удара. Что до Гитлера, тот летел на зрителя задом, кроссом справа выбитый вон с обложки, – голова запрокинута, челка растрепалась, руки машут, за челюстью тянется долгий красный кильватер зубов. Кровавость этой картины была поразительна, прекрасна, странна. В зрителе она будила таинственные чувства – ненависть вознаграждена, мучительный страх претворен в сокрушительное возмездие, – и мало кто из художников, работавших в Америке осенью 1939 года, лучше Йозефа Кавалера умел передавать эти чувства так просто и сильно.

Джо кивнул и ответно стиснул руку Сэмми.

– Ты прав, – сказал Джо. – Может быть, мы сделали хорошее.

Джо прислонился к стене и сполз по ней на пол. Сэмми сел рядом и протянул кузену последнюю соленую галету. Джо взял, но есть не стал – отламывал крохотные кусочки и бросал в Геенну. Нос его в профиль был точно парус под ветром; волосы изможденными завитками свесились на лоб. Он словно унесся вдаль, на миллион миль, и Сэмми вообразил, как Джо горестно вспоминает некий уголок своей родины, давнее диво – рекламный джингл помады для волос, танцующую курицу в вульгарной кунсткамере, отцовские бакенбарды, кружевной подол маминой комбинации. Постижение всего, что оставил позади кузен, стремительно расцвело в сердце Сэмми, точно бумажный цветок в капсуле «Мгновенного чудесного сада» из «Империи игрушек», и закровоточило краской.

Затем Джо сказал отчасти самому себе:

– Да, я бы хотел увидеть снова эту Розу Сакс.

Сэмми рассмеялся. Джо на него посмотрел – он так устал, что не мог задать вопрос, а Сэмми так устал, что не мог объяснить. Несколько минут протекли в молчании. Сэмми уронил подбородок на грудь. Поболтавшись так, голова опять вздернулась, а глаза распахнулись.

– Ты раньше не видел женщин голыми?

– Видел, – сказал Джо. – Я рисовал моделей в художественной школе.

– А, ну да.

– А ты видел?

Естественно, вопрос касался не просто наблюдения за женщиной без одежды. Сэмми давным-давно подготовил подробнейший отчет о том, как потерял девственность, – трогательную повесть о встрече под променадом с Робертой Блум в ее последний вечер в Нью-Йорке, накануне отъезда в колледж, но сейчас понял, что излагать не в силах. Поэтому сказал только:

– Нет.

Когда Марти Голд спустя час прибрел наверх в отчаянных поисках стакана молока, дабы загладить действие выпитого кофе, Сэмми и Джо, наполовину обнявшись, спали на полу в кухонном уголке. Измученный бессонницей и язвой, Марти пребывал в крайне дурном расположении духа, и ему навеки зачтется, что он не закатил скандал, увидев, как кузены нарушили его запрет на ночевки в квартире, а набросил на них армейское одеяло – то самое, что приехало вместе с сыном Вачоковски с Ипра и согревало пять пальцев одной ноги Эла Каппа. Затем Марти взял с подоконника бутылку молока и унес с собой в постель.