Книга Луны Юпитера - Элис Манро

В его доме Прю сейчас одна; Гордон всегда рано уходит. Экономка раньше девяти не появится. Прю на работу к десяти: могла бы и завтрак себе приготовить, и с экономкой за чашечкой кофе посидеть: они с ней сто лет в подругах. Но сегодня, когда в кармане лежит запонка, Прю не мешкает. В доме как-то холодно стало, задерживаться неохота. К слову сказать, Прю сама Гордону помогала участок выбрать. Но к плану застройки отношения не имела – в ту пору жена вернулась.

У себя дома Прю опускает запонку в табакерку. Табакерку эту много лет назад дети купили для нее в антикварной лавке. Прю тогда еще курила, и дети беспокоились о ее здоровье. Купили они эту табакерку и набили доверху помадками, мармеладом и прочими сластями, да еще открыточку приложили: «Лучше толстей». Это был ей подарок ко дню рождения. Теперь в табакерке – помимо этой запонки – хранятся всякие мелочи: не больно ценные, но и не бросовые. Маленькая тарелочка, расписанная эмалевыми красками, серебряная ложечка для соли, хрустальная рыбка. И не скажешь, что они дороги ей как память. Она их никогда не извлекает на свет, а порой даже забывает, что там лежит, в этой табакерке. Это не награды, не принадлежности для ворожбы. Прю не в каждый заход умыкает у Гордона из дому какую-нибудь вещицу, даже не каждый раз, когда на ночь остается или когда, как сама выражается, посещение оказалось памятным. Делает она это в здравом рассудке, а не то чтобы помимо своей воли. Просто время от времени берет какую-нибудь безделушку и хоронит ее в недрах старой табакерки, а потом более или менее забывает.

Праздничный ужин

В шесть вечера без нескольких минут Джордж, Роберта, Анджела и Ева выходят из пикапа (переселившись на ферму, Джордж обменял свою легковушку на пикап) и шагают через палисадник Валери, под сенью двух надменных роскошных вязов, которые знают себе цену. По словам Валери, эти деревья стоили ей поездки в Европу. Под ними все лето поддерживается газон, окаймленный полыхающими георгинами. Дом сложен из бледно-красного кирпича, дверные и оконные проемы подчеркнуты декоративной кладкой более светлого оттенка, изначально – белым кирпичом. В Грей-каунти такой стиль не редкость; видимо, это был фирменный знак одного из первых подрядчиков.

Джордж несет складные кресла, захваченные по просьбе Валери. Роберта несет замороженный десерт «малиновая бомба», приготовленный из ягод, собранных в середине лета на их собственной ферме (на ферме Джорджа). Десерт обложен кубиками льда и завернут в кухонные полотенца, но Роберта стремится как можно скорее поставить свое творение в морозильник. Анджела и Ева несут вино. Анджела и Ева – дочери Роберты. По договоренности Роберты с мужем, девочки проводят летние каникулы на ферме, а в течение учебного года живут с отцом в Галифаксе. Муж Роберты – офицер военно-морского флота. Анджеле семнадцать лет, Еве двенадцать.

Четверо гостей одеты так, будто направляются в совершенно разные места. Джордж, коренастый, смуглый, с мощной грудью, сохраняющий грозное профессиональное выражение непререкаемой самоуверенности (в прошлом он учитель), приехал в чистой футболке и каких-то нелепых штанах. Роберта надела светло-бежевые брюки и свободную блузку из натурального шелка. Цвет мокрой глины в принципе неплохо подходит к темным волосам и бледному лицу Роберты, особенно когда она в хорошей форме, но сегодня она явно не в лучшей форме. Подкрашиваясь перед зеркалом в ванной комнате, она про себя отметила, что кожа у нее смахивает на вощеную бумагу, которую вначале скомкали, а потом разгладили. В то же время Роберта порадовалась своей стройности и решила добавить гламурный штрих – надеть облегающий серебристый топ с бретелькой через шею, но в последнюю минуту передумала. Глаза пришлось скрыть за темными очками: в последнее время на нее накатывают приступы слезливости, причем не в самые скверные моменты, а в промежутках; приступы неудержимые, сродни чиханию.

Что же до Анджелы и Евы, те соорудили себе фантастические наряды из старых занавесок, обнаруженных у Джорджа на чердаке. Анджела выбрала изумрудно-зеленый выгоревший полосами дамаск и присборила его так, чтобы обнажить золотистое от загара плечико. Из той же шторы вырезала виноградные листья, наклеила на картон и закрепила в волосах. Высокая, светленькая, Анджела еще не привыкла к своей недавно раскрывшейся красоте. Может всячески выставлять ее напоказ, вот как сейчас, но стоит кому-нибудь отметить эту божественную внешность, как Анджела зальется краской и надуется с видом оскорбленной добродетели. Ева откопала несколько кружевных занавесок, тонких, пожелтевших от времени, заложила складки, скрепила булавками, тесьмой и украсила букетиками диких флоксов, которые уже изрядно подвяли и начали опадать. Одна занавеска, повязанная вокруг головы, спадает на спину, как подвенечная фата образца двадцатых годов. На всякий случай под свой наряд Ева надела шорты, чтобы сквозь кружево не просвечивали трусы. Девочка строгих правил, Ева не вписывается в общие рамки: она занимается акробатикой, выступает с пародиями, по натуре оптимистка, возмутительница спокойствия. Ее личико под фатой вызывающе размалевано зелеными тенями для век, темно-красной помадой и черной тушью. Эта боевая раскраска подчеркивает детскую бесшабашность и смелость.

Анджела и Ева приехали сюда в кузове пикапа, растянувшись в креслах. Фермы Джорджа и Валери разделяет всего три мили, но Роберта велела дочкам, ради их же безопасности, сесть на пол. Каково же было ее удивление, когда Джордж поднял голос в их защиту, сказав, что подметать пол вечерними туалетами – это себя не уважать. Он пообещал не слишком давить на газ и объезжать все ухабы; сказано – сделано. Вначале Роберта слегка нервничала, но расслабилась, увидев с его стороны снисхождение и даже сочувствие к тем манерам – позерству, рисовке, – которые, по ее расчетам, должны были вызвать у него только раздражение. Сама она, к примеру, давно отказалась от длинных юбок и платьев, потому как Джордж заявил, что на дух не переносит женщин, которые щеголяют в такой одежде: их вид, по его словам, однозначно указывает на склонность к безделью и жажду комплиментов и ухаживаний. Он-то жажду эту на дух не выносит и борется с ней всю свою сознательную жизнь.

Когда Джордж помог девочкам забраться в пикап и проявил к ним такую благосклонность, Роберта понадеялась, что он, усевшись за руль, поговорит и с нею, а может, даже возьмет за руку в знак прощения недоказанных преступлений, но этого не произошло. И вот они вдвоем, в замкнутом пространстве, ползут по раскаленному гравию со скоростью катафалка, придавленные убийственным молчанием. Из-за этого Роберта съеживается, как желтушный лист. Она понимает: это истеричный образ. Столь же истерично и желание завыть, распахнуть дверцу и выброситься на гравий. Чтобы не впадать в истерику, не драматизировать, ей приходится делать над собой усилие. Но ведь Джордж постоянно себя накручивает, молча ищет повод выплеснуть на нее свою ненависть (ненависть, что же еще?), как смертоносное зелье. Роберта пытается сама нарушить молчание, тихонько цокает языком, поправляя полотенца, которыми обмотана форма с малиновым десертом, а потом вздыхает – этот натужный, шумный вздох призван сообщить, что она утомилась, но всем довольна и едет с комфортом. Вдоль дороги тянутся кукурузные поля, и Роберта думает: до чего же унылая картина – эти однообразные длинные стебли, грубые листья, какое-то безмозглое полчище. Когда же это началось? Да накануне утром: не успели они встать, как она уже почувствовала неладное. А вечером они пошли в бар, чтобы только развеять тоску, но разрядка оказалась недолгой.