Книга Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона - Константин Писаренко

Итак, Москва не снабдила недоверчивых «черкасе» неопровержимым доказательством скорого вступления в войну против Польши на стороне Украины. Поразительно, но и Матвеев на встрече с гетманом в Чигирине 4 (14) июля даже конфиденциально, «в другой светлице», ни о чем таком не проговорился. Единственно отдал выше помянутую грамоту Никона, осторожно намекавшую о желании Москвы признать казаков подданными московской державы. На словах же долго распространялся о миролюбии Алексея Михайловича, стремившегося без кровопролития уладить конфликт между двумя народами — «то ваше междоусобье… успокоити через своих царского величества великих послов». Впрочем, вряд ли Хмельницкого, знакомого с отчетом Бурляя и Мужиловского, речи русских посланников очень огорчили. Гетман, наверняка, догадался, что москвичи неспроста темнят, и должно в ближайшие недели ожидать нечто иного, совсем не того, о чем они тут разглагольствовали. Ведь Бурляй и Мужиловский не могли не знать о мобилизационной лихорадке, охватившей московское государство, о намеченном на вторую половину мая генеральном смотре русской армии, о выборной кампании среди дворян — по два депутата от города, объявленной 2 (12) мая. Наконец, при них свершилось удивительное событие — присвоение патриарху Никону титула «великий государь».

Точная дата неизвестна, но очертить временные рамки можно: не ранее 7 (17) и не позднее 12 (22) мая, когда в протоколе приема украинских послов Г.Г. Пушкиным и Л.Д. Лопухиным Никон назван «великим государем святейшим». Возможно, все-таки 8 (18) мая, ибо в расходной патриаршей книге 1652—53 гг. Никон впервые назван «великим государем» 9 (19) мая — в день отлучки из Москвы в села Владыкино, Озерецкое и в Дмитров. Разумеется, в грамоте Хмельницкому от 14 (24) мая новый титул присутствовал. Увы, «черкасам» не довелось застать мероприятие ключевое в этом ряду — Земский собор «о литовском и о черкаском делех», который заседал 25 мая (4 июня) 1653 г., после Пасхи «на седьмой недели в среду». Как писал Алексей Михайлович Б.А. Репнину: «Мы, великий государь, со отцем своим и богомолцем Никоном, патриархом московским и веса Руси, на том соборе многое время разговор чинили и всех чинов людей допрашивали — что, принимать ли черкас. И о том всяких чинов и с площадных люди все единодушно говорили, чтоб черкас принять… И мы о том отложили до вас».

Перед нами очередная загадка. Все свидетельствует о страшной спешке — и совмещение смотра войск с «черкасским» собором, и избрание депутатами только дворян, и провозглашение Никона «великим государем», и шарахания с датой земского совещания. Первые два депутата — из Коломны — приехали в столицу 15 (25) мая. Было ясно, что к 20 (30) мая кворум не соберется, почему в тот же день Никон отсрочил форум на две недели, до 5(15) июня. Однако к вечеру 24 мая (3 июня) в Разрядном приказе зарегистрировалось до половины делегаций (из Юрьева-Польского, Переславля-Залесского, Рузы, Ржева, Зубцова, Твери, Старицы, Вязьмы, Ростова, Кашина, Дмитрова, Бежецка, Углича, Коломны, Калуги, Медыни, Каширы, Алексина, Рязани, Козельска, Серпухова, Торусы, Волхова, Воротынска, Солова, Одоева, Лихвина, Севска, Волоколамска, Вереи, Крапивны). И что же? Утром 25 мая (4 июня) всех «двойников» вызывают в Кремль и интересуются их мнением о будущем Украины. Между прочим, к концу дня число депутатов увеличилось еще на восемь (от Мещовска, Гороховца, Мурома, Белого). Но они уже не заседали в кремлевских палатах. Зато в решающую минуту зачем-то понадобилось распахивать окна и двери и спрашивать мнение «площадных людей», сиречь толпы, оказавшейся подле царского дворца. Народ единодушно вотировал за войну и объединение с Украиной, после чего все затихло в ожидании особ, посланных к польскому королю.

Как же все это понимать? Полагаю, истина состоит в том, что Никон торопился с наступлением на Смоленск, которое хотел начать буквально на другой день после собора: по окончании генерального смотра полки двинутся вперед, на запад. Армии надлежало выйти к Смоленску внезапно, застигнуть неприятеля врасплох, и, тем самым, гарантировать капитуляцию города в кратчайшие сроки. Что же сорвало замысел? По-видимому, напоминание кем-то из смышленых депутатов о судьбе «великого посольства», покинувшего Москву 30 апреля (10 мая). С этим посольством приключился престранный казус. 24 апреля (4 мая) Алексей Михайлович велел послам ехать, тогда же в церкви после молебна простился и с Борисом Александровичем Репниным, и с Федором Федоровичем Волконским, и с Алмазом Ивановым. Однако 30-го в дорогу отправились двое. Князь Волконский вдруг захворал, почему товарищи его в семи верстах от столицы, «на Сетуне», прервали движение в ожидании «государева указу», который 2 (12) мая привез подьячий Ефим Юрьев с письмом Лариона Лопухина, управлявшего Посольским приказом вместо Волошенинова. Думный дьяк, во-первых, распорядился продолжить путь, во-вторых, уведомил о замене больного Волконского окольничим Богданом Матвеевичем Хитрово, который догнал коллег 16 (26) мая у пустоши Заозерье, в тридцати пяти верстах от Вязьмы. 24 мая (3 июня) послы пересекли у речки Поляновки русско-польский рубеж и вскоре встретились с польским эскортом в семьдесят сабель под командой Казимира Дукшита.

А теперь вспомним, какого числа Никон созвал чрезвычайный собор — 2 (12) мая, и кто такой Б.М. Хитрово — племянник Б.И. Морозова. Очевидно, что патриарх медлил с созывом дворянских депутатов до отъезда трех послов из Москвы. Болезнь Волконского оказалась неприятным и опасным сюрпризом, раз место боярина в срочном порядке занял окольничий и родственник Морозова, который по какой-то причине не взял с собой в престижный вояж никого из членов семьи. В отличие от трех других послов. Б. А. Репнина и А. Иванова сопровождали сыновья — Афонасий Борисович Репнин и Дмитрий Алмазович Иванов. Волконский хотел свозить в Польшу Дмитрия Андреевича Волконского (не племянника ли?). В итоге никто из Волконских или Хитрово никуда не поехал, и не потому ли, что Федор Федорович и Борис Матвеевич знали о главной тайне сего посольства — посольства смертников?

Никон приносил в жертву «великих послов» со всей свитой внешнеполитической целесообразности. Миссия Репнина усыпляла бдительность польской шляхты и Яна-Казимира, повышала шансы на освобождение Смоленска малой кровью. Пленом, узилищем, возможно, смертью нескольких десятков дипломатов патриарх платил за сохранение жизни сотням, если не тысячам русских воинов, призванных осаждать Смоленск. Оттого Артамон Матвеев, кстати, пасынок Алмаза Иванова, не уведомил о русском секрете Богдана Хмельницкого. Патриарх и посланника не предупредил, и гетмана уберег от нечаянной утечки информации в Варшаву. А Б.М. Хитрово по просьбе дяди отважно рискнул собственной головой для общей пользы и во благо отечества…

Увы, злосчастный вопрос все испортил. Алексей Михайлович воспротивился нависшей угрозе над командой Репнина. Не помогла и апелляция к улице, где стояли те, кому или таким, как они, придется погибать ради безопасности русских послов. Молодой государь настаивал, и Никон сдался. Процитированным письмом царь постарался развеять нервное напряжение, которое после «заболевания» Волконского, конечно, возникло внутри посольства. 5 (15) июня молодой Романов устроил грандиозный банкет для всех депутатов, и участвовавших в историческом заседании, и пропустивших кульминационный момент: «у стола… велел быть выборным городовым дворянам двойникам». А генеральный смотр войск превратился в генеральную репетицию, которую Алексей Михайлович с большим удовольствием растянул на две недели. С 13 (23) июня по 28 июня (8 июля) «за Земляным городом на поле к Девичью монастырю» «стольники, стряпчие и дворяне московские, и жильцы» демонстрировали монарху разные экзерциции и воинскую выправку. Увенчала этот праздник напутственная речь, зачитанная думным дьяком Семеном Заборовским перед роспуском всех по домам.[8]