Книга Голод и изобилие. История питания в Европе - Массимо Монтанари

Сам накал проходивших в XVIII в. по поводу мясоедения и вегетарианства (или «пифагорейской пищи») дебатов, которые мы освещали с точки зрения их идеологического противостояния тем ценностям в питании, какие защищал ancien régime, возможно, скрывал под собой и поиски новых моделей, непохожих на те, что начинали складываться в обществе, где мясо становилось доступным для более широких слоев населения — по крайней мере, в буржуазной среде. Именно к буржуазному обществу XIX в. можно с полным правом отнести данное соображение, и не случайно новая организация вегетарианцев сложилась в Манчестере, одном из центров английской индустрии, где была наибольшая концентрация и труда, и капитала. Разумеется, в те времена мясо было достоянием лишь немногих социальных слоев, но эти слои (особенно промышленная буржуазия) быстро ширились, и даже если рабочие потребляли только хлеб и чай — страницы, которые Энгельс посвятил их бедственному положению, не являются исключительно плодом ожесточенной социально-политической борьбы, — в среднем городское потребление росло и требовало все новых поступлений качественных продуктов питания. Мы уже упоминали о мясе и сливочном масле, которые ввозились из Ирландии.

Но сама логика промышленного производства вела к тому, что низшие классы не могли долго оставаться в стороне от потребления пищевых ресурсов. Чтобы функционировать, промышленность нуждается в потребителях; с тех пор как сельское хозяйство, изменив свой экономический статус, превратилось из отрасли, непосредственно производящей пищу, в структуру, обеспечивающую сырьем пищевую промышленность, этой последней понадобилась более широкая социальная база для рынка продуктов питания. Кроме чая, который в повседневном обиходе многих уже заменил и вино, и пиво, английскому рабочему классу были предложены сахар, какао и все более расширяющийся ассортимент продуктов по все более доступным ценам; наконец настала и очередь мяса.

Именно увеличение потребления мяса, после минимального в истории значения, зафиксированного в первые десятилетия XIX в., когда, по всей видимости, среднее значение pro capite в таких странах с развитым животноводством, как Франция и Германия, колебалось между 14 и 20 кг в год, и знаменовало собой разрыв с прошлым. Коренной перелом произошел как благодаря блестящим успехам зоотехники, воспринявшей новейшие научные методы (тут и селекция, и межвидовое скрещивание, и выведение молочных и мясных пород, и многое другое), так и благодаря новым технологиям, которые за короткий срок совершенно преобразили всю систему хранения и транспортировки мяса. Исследования Николя Аппера и Луи Пастера открыли способ герметически закрывать и тем самым долго хранить мясо, овощи, супы. Новые техники охлаждения и замораживания позволили импортировать дешевое мясо из отдаленных местностей, где обширные пространства способствовали развитию животноводства: Аргентины, Соединенных Штатов, Австралии, Новой Зеландии. Тем временем паровой двигатель произвел революцию в системе транспорта: железная дорога впервые делала не только возможной, но и выгодной перевозку тяжелых и громоздких грузов сухим путем. До середины XIX в. скотину, предназначавшуюся на убой, перегоняли живой с пастбищ в центры потребления; долгий путь изнурял животных, они теряли в весе; страдало и качество мяса. После 1850 г. стали перевозить охлажденные туши, готовые к продаже, и центры животноводства вдруг невероятно приблизились к рынкам: можно сказать, что лондонская бойня переместилась в Абердин, отстоящий от столицы более чем на 800 км; оттуда, писал А. Винтер, «горы говядины, баранины, свинины, телятины прибывают по назначению в безукоризненном состоянии наутро после того, как забивают скот».

Находились недобросовестные производители и продавцы, которые, пользуясь благоприятной конъюнктурой, пускались на мошенничества и фальсификации, подвергая опасности здоровье людей; трактат Фридриха Аккума «О недоброкачественной пище и отравах на кухне» (1820) был первым в длинном ряду обличений, вследствие которых британский парламент назначил (1834) первую комиссию по расследованию фальсификации продуктов питания; ее деятельности в последующие десятилетия всячески препятствовали производители (сам Аккум был вынужден покинуть Англию), но способствовала яростная кампания в печати. Запомнилась карикатура в сатирическом еженедельнике «Панч» (1855), на которой изображена девочка, пришедшая в бакалейную лавку. «Сударь, — говорит она, — мама просит отпустить сто граммов лучшего чаю, чтобы подсыпать мышам, и пятьдесят граммов шоколаду, чтобы выморить тараканов». В 1860 г. был принят первый закон против подделок, «Adulteration of Food Act» («Акт о подделке пищевых продуктов»).

Не без препятствий и трудностей в первые десятилетия промышленного переворота происходит (пусть медленно и постепенно) коренной перелом в режиме питания и в самой его идеологии: соображения выгоды заставляют отбросить старую символику социальных различий, практику исключения и глубоко укоренившуюся привычку считать тот или иной продукт предназначенным для строго определенной категории потребителей. С этих пор различия будут больше касаться качества: товары могут быть первой, второй, последней категории или даже поддельные. Но в Европе, где утвердился промышленный капитализм и свободное предпринимательство, никто больше не станет оспаривать того положения, что все могут (даже должны) потреблять как можно больше самых разных товаров. Старый портвейн, который пьют рабочие, совсем не тот, что подается в эксклюзивных клубах (Аккум доказал, что многие сорта «старого портвейна с осадком», выпущенные в продажу лондонскими коммерсантами, — не что иное, как ординарный портвейн, «состаренный» при помощи винного камня). И все же идея всеобщего, «демократического» потребления представляется немаловажной как с культурной, так и, разумеется, с экономической точки зрения.

Все мы горожане

Продовольственная революция происходила медленно и затрагивала разные части Европы в разной мере и в разное время: исследовать ее во всех деталях означало бы проследить все этапы процесса индустриализации, с которым эта революция была самым тесным образом связана. Достаточно заметить, что в странах с самым ранним промышленным развитием (в Англии и Франции) только к концу XIX в. начинают ощущаться изменения в образе жизни населения в целом, связанные с переходом от режима питания, основанного на зерновых, к рациону, где протеины и жиры в значительной мере обеспечиваются животной пищей; что же до стран, отстающих в развитии, таких как Италия или Испания, то тут изменения завершились полностью только в середине XX в. Кроме того, сохраняются пережитки архаических (или, если угодно, доиндустриальных) отношений в культурно и территориально обособленных местностях. Очевидно также, что мы не можем говорить о Европе в абстрактном и обобщенном смысле, рассуждая о продовольственной и экономической системе, структурно зависящей от политического выбора, который и в самом деле надвое расколол континент; даже происходящие в самое последнее время процессы сближения и интеграции не позволяют распространить наши выкладки на весь европейский ареал; их, да и то не без оговорок, можно применить лишь к тому региону, который принято называть европейским Западом. Попытаемся все же определить некоторые общие черты.

Первое: делокализация продовольственной системы — по удачному выражению Дж. и П. Пельто — ослабила связь между продуктом и территорией, позволив тем самым не бояться неблагоприятных погодных условий: таким образом, тысячелетний голод европейцев был побежден. Это явление основано на революции транспорта и развитии технологий обработки и хранения еды, о чем мы уже упоминали. Об остальном позаботились власть (политическая и военная) и богатство, лучшие средства, чтобы заставить многие регионы мира сделать экономический выбор в пользу удовлетворения потребностей развитых стран; для рынка последних (к Европе прибавились еще и Соединенные Штаты) мобилизованы все существующие ресурсы, нередко в ущерб местным интересам. Усовершенствование сети распределения товаров в масштабе всей планеты уничтожило угрозу голода в индустриально развитых странах, но во многих случаях ухудшило условия жизни в других регионах. «Важный аспект продовольственной делокализации XIX–XX вв. — трансформация продовольственных систем в доиндустриальных регионах, которые призваны удовлетворять продовольственные запросы евроамериканских сообществ» (Пельто). Например, в некоторых частях Латинской Америки в огромной пропорции расширилось производство говядины в расчете на рынок гамбургеров и вообще на высокое потребление мяса в развитых странах; при этом потребление мяса среди местного населения уменьшилось. В Гватемале (один пример среди многих) производство говядины с 1962 по 1972 г. удвоилось, а внутреннее потребление pro capite упало на 20 %. Сложная сеть отношений, установившихся в ходе делокализации в мировом масштабе производства и распределения продуктов питания, ставит в опасное положение именно народы, производящие продовольствие, ибо их жизнеобеспечение зависит от продажи одного или нескольких продуктов (фруктов, зерна, мяса), предназначенных для рынка. В этом самое драматическое, хотя, конечно, не единственное, противоречие системы, которая впервые в истории смогла побороть голод. Исключением, естественно, были военные годы, когда вместе с голодом повсюду возникли вновь такие формы продовольственного снабжения и потребления, от которых, казалось, давным-давно не осталось и следа.