Книга Тольтекское искусство жизни и смерти - Барбара Эмрис

По его расчетам, путь должен был занять четыре дня.

* * *

Видение о Дхаре напоминает мне о понятии «духовный воин». Воин – это тот, кто участвует в сражениях. Он (или она) – солдат, боец. Каждый воин с кем-то воюет. Человечество знает войну как насилие, нападение на других людей. Одна группа восстает против другой, страна идет против страны – предполагается, что война решит конфликт, но она, конечно же, лишь становится самым страшным из всех конфликтов. Убийство ведет к новым убийствам. Поражение провоцирует ответный удар и жажду мести. Война, как мы ее знаем, в конечном итоге мало что решает, но есть другая война – та, что меняет поведение человека. Если бы мужчины и женщины испытывали тягу к такой войне, в которой не проливается ни капли крови и никто не умирает, то странам незачем было бы нападать друг на друга. Для этого необходимо другое сознание: оно должно заглядывать внутрь себя и понимать, что битву нужно вести со своими собственными закоснелыми убеждениями и суждениями. Это редкий вид сознания: оно смотрит, видит и затем решает начать эту войну – последнюю на земле.

Духовный воин – совершенно особый человек. Для любого сражения нужно оружие, и ни для кого не секрет, как мы наносим поражение самим себе – а потом и другим – оружием, называемым «слова». Слова могут обладать разрушительным действием, даже если их не произносят. Достаточно уже одной мысли. Из слов складываются войска мнений, которые самодовольно вышагивают по окольным путям нашего сознания, сея сомнения и ссоры. Мнения сплачиваются вокруг общего дела – какого-нибудь убеждения. Убеждения, разделяемые сообществом, возводятся в ранг истины. Если нет осознанности, то война идей превращается в войну против людей, но война идей может идти и внутри каждого из нас, и в ней может быть свой победитель.

Идеи и творческое мышление людей могут творить чудеса, но, когда идеи начинают воевать друг с другом, под угрозой оказываются лучшие из умов. Представьте себе, что человечество поголовно заболело, ну, скажем, тяжелой формой сыпи, симптомы которой очевидны. Если бы у каждого, кто ходит по земле, по всему телу, на каждом сантиметре кожи, были видны незаживающие, кровоточащие язвы, мы могли бы с полным основанием сказать, что человечество больно. Раны, из-за которых гноится человеческое мышление, скрыты от взгляда, но они настолько реальны и многочисленны, что можно с полным основанием утверждать: да, человечество больно. Детские травмы и разочарования продолжают калечить взрослых людей, здоровых во всем остальном. Чувства вины, стыда и неустанные обвинения превращают людей в жертв. Постоянная привычка судить превращает их в злобных существ, а мысли о несправедливости не дают остыть вечному гневу.

Все войны в политике и культуре начинаются в сознании одного человека – а это сознание нуждается в обществе. Нам нужны единомышленники. Волны враждебности чаще всего возникают в мирной домашней обстановке: зарождается какая-нибудь мысль, она дает искру для разговора, а потом превращается в боевой клич. Душевные раны одного человека заражают другого, а потом и многих других. Но раненый ум не такой уж раненый, как ему хочется думать.

Нет ничего ни хорошего, ни плохого; это размышление делает все таковым[35]. Не знаю, верил ли Шекспир в то, что писал, но он мог бы развить эту мысль. На самом деле ничто не является ни хорошим, ни плохим, ни правильным, ни неправильным. Наши родители и учителя втолковывали нам свои собственные представления о добре и зле, и эти правила продолжают связывать нас во взрослом возрасте. Освободившись от этих ограничений, мы обретаем способность узнавать все по собственному опыту, начинаем видеть сами. Отбросив навязанные нам мнения, мы можем без фальши откликаться на то, с чем встречаемся в жизни. Хорошо что-то или плохо, прав кто-то или нет – не имеет значения. Это есть. Они есть.

Все есть. Жизнь есть. Вы есть. Я есть. Мы можем согласиться стать частью чьего-то видения или отказаться от этого, но нет никакой причины, заставляющей нас судить кого-то или что-то. Однажды я задал себе вопрос: кто я? Ответа на него я не знаю – и не узнаю никогда. У меня нет мнения о самом себе, хотя, разумеется, у каждого из тех, кто меня окружает, оно есть. Мнения и суждения людей о Мигеле не имеют ни малейшего отношения к нему или его видению. Тем не менее я существую в их воображении. Люди полагают, что они понимают мотивы, движущие умами других людей, и чувства, наполняющие сердца других. Их видения населены воображаемыми друзьями и врагами, но есть лишь одно действующее лицо, которое можно понять и преобразовать, – это главный герой их собственной истории. Каждый человек способен видеть и слышать себя, изменяя то, что он видит, – и не потому, что видит он несовершенство, а потому, что взгляду его предстают бесконечные возможности.

Мои первые паломничества в Теотиуакан позволили мне с большей ясностью осознать многочисленные последствия приручения – того воспитания, которое мы получаем в раннем возрасте от родителей и общества. Каждый из моих последователей пережил детство и справляется со своими задачами, став взрослым. Все они умны, у них здоровый мозг и тело. Однако они убедили себя в том, что они больны или пережили в детстве травму. Мне казалось очевидным, что необходим другой вид приручения. Им не нужна была еще одна история, но истории запускают процесс изменений, поэтому я предлагал им историю получше. Я давал им чудесные мифы – некоторые из них (но не все) восходят к тольтекской древности. Я рассказывал им об этапах становления человеческой осознанности, которые соответствуют меняющейся интенсивности солнечного излучения. Согласно воззрениям тольтекских мастеров, Первое Солнце появилось на заре человечества. За многие тысячелетия с Солнцем происходили изменения, и в видении человечества можно различить пять отчетливых ступеней развития. Недавно мы вступили в эпоху Шестого Солнца, и нас ждут важные прорывы в постижении реальности и новая осознанность. По мере того как каждый человек будет изменять свой собственный мир и личный уровень осознанности, произойдет сдвиг в коллективном человеческом видении.

Я рассказывал ученикам о тольтеках, стремившихся стать художниками жизни. Я рассказывал им истории, вдохновлявшие их любить друг друга и уважать видения других людей. Каждому хочется, чтобы кто-то его полюбил, даже если он сам себя ненавидит. Человек ждет, что вдруг ударит молния, зазвонит телефон, прискачет рыцарь в сверкающих доспехах. Разочаровываясь в любви, люди думают, что они ее недостойны. Они чувствуют, что их лишили любви, они вечно жаждут ее. Эта жажда заставляет их отчаянно искать любых проявлений любви и внимания, отчего они легко становятся жертвами дурного обращения.

Чтобы помочь ученикам полюбить себя, я рассказывал им о «волшебной кухне». Если бы каждый из нас жил в доме с волшебной кухней, где в шкафу всегда полно припасов, полки холодильника ломятся от еды и весь этот провиант неисчерпаем, нас бы, конечно, не мучили ни голод, ни жажда. Мы не боялись бы, что когда-нибудь станем голодать, нам не нужно было бы молиться, чтобы кто-нибудь принес нам еды. С любовью – то же самое. Если бы каждый из нас смог полюбить самого себя так, как мы хотели бы, чтобы нас любили другие, мы не позволили бы нашему голоду по любви принимать решения за нас. Когда мы не в отчаянии, мы можем противостоять соблазнам – даже тем, что являются в блестящих доспехах с аппетитной пиццей в руках!