Книга Язык есть Бог. Заметки об Иосифе Бродском - Бенгт Янгфельдт

Таким же образом создавалась Нобелевская лекция: первое, что я увидел, войдя в его комнату на Мортон-стрит 25 ноября 1987 года, были пять-шесть машинописных страниц, скрепленных скотчем на стене около двери, ведущей в садик. Потом его сосед Володя Лунис переписал лекцию на своем компьютере.

[Фото 33. Бродский читает Нобелевскую лекцию в Шведской академии, 8 декабря 1987 г. Фото Я. Колльшё.]

Бродский написал лекцию по-русски, но так как в его распоряжении было всего немногим больше месяца, он сразу отдал ее для перевода на английский. Он предпочитал, чтобы перевод был сделан в Америке, а не Шведской академией, частично потому, что хотел его контролировать, а частично ради уверенности, что все будет готово вовремя. Дело в том, что Бродский не знал, на каком языке он прочтет лекцию. Когда я был у него в Нью-Йорке, он только что закончил русский вариант и мы обсуждали этот вопрос. Я высказал мысль, что выбор языка должен зависеть от того, как он воспринимает премию, в каком качестве он ее принимает — как русский поэт или как англоязычный эссеист. Он склоняется к тому, что прочтет ее по-русски, сказал он, но окончательно еще не решил. Это было 29 ноября.

[Фото 34. Групповая фотография, снятая во время Нобелевского банкета в стокгольмской ратуше 10 декабря 1987 г. Слева направо: Маша Воробьева, Роджер Страус, Марго Пикен, Мария Мудиг, Кейс Верхейл, неизвестные дамы, Роберто Калассо, Вероника Шильц, Флёр Калассо, Иосиф Бродский, Джордж Клайн, Наталья Горбаневская, Лев Лосев, Елена Янгфельдт-Якубович, Юнас Мудиг (заслонен), неизвестная дама. На коленях, слева направо: Ханс Ульсон, «атташе» Бродского во время Нобелевских торжеств, Бенгт Янгфельдт, Джованни Буттафава. Фотограф неизвестен.]

Иосиф вообще был туг на решения. Это являлось чертой его характера — она была связана и с сердечным заболеванием, усиливавшим нерешительность. Он неохотно строил планы на следующий день, не говоря уж о неделе или месяце. Приехав в Стокгольм 6 декабря, он еще не знал, на каком языке выступит. К тому же он привез с собой несколько изменений и для русского и для английского текстов. Даже в самый день 8 декабря, в день выступления, он еще не сделал окончательного выбора. Когда он входил в зал Шведской академии, у него в кармане лежали оба текста. Он вынул русский.

It's very nice to leave Helsinki[27]

После книжной ярмарки в Гётеборге в августе 1988 года Бродский должен был ехать в Хельсинки, куда был приглашен своим финским издательством «Тамми». Однако, узнав перед самым отъездом, что на финский переведено всего несколько его стихотворений, Иосиф заявил директору издательства Олли Арракоски, что он не star (звезда), а писатель, и что ему нечего делать в Финляндии. Он был категоричен. Чтобы избежать возможного скандала, я предложил поехать вместе с ним — тогда можно будет читать его стихи и в шведском переводе (в Финляндии шведский — государственный язык наравне с финским). К такому выходу из положения Иосиф отнесся положительно.

Бродский прибыл из Гётеборга в Хельсинки 23 августа, а я приехал в финскую столицу на следующий день. По приезде я сразу отправился в гостиницу «Торни», где у Иосифа брали интервью для финского телевидения. Записывали в помещении, куда можно было добраться только по винтовой лестнице. Едва я успел высунуть голову из отверстия, как Иосиф бросился ко мне и крепко обнял со словами: «Вы себе не представляете, как я рад, что вы здесь!» Было ясно, что он на грани нервного срыва.

Иосиф был в скверном настроении все три дня, проведенные нами в Хельсинки. На встрече с руководством издательства он спросил директора, почему в финское издание сборника «Меньше единицы» вошли не все эссе — например, не включены «О тирании» и «Путеводитель но переименованному городу». Арракоски уверял, что это случайность, а Иосиф утверждал, что за этим скрываются политические мотивы. И конечно был прав: иначе как объяснить исключение именно этих эссе? Атмосфера была напряженной, Арракоски потел, и не надо было быть метеорологом, чтобы почувствовать сильный восточный ветер: Иосиф четко осознал, что находится в опасной близости к родине, ближе, чем когда-либо после высылки.

Встреча с руководством издательства состоялась в Академическом книжном магазине, где потом было устроено его выступление. Иосиф читал по-русски, я по-шведски, а Юкка Маллинен — свои финские переводы. Торговля шла полным ходом, в магазине было шумно, и это очень раздражало Иосифа. Прочитав несколько стихотворений, он остановился и сказал по-английски: «If you will be quiet, Mr Jangfeldt and I will read a few more poems» («Если вы будете соблюдать тишину, мы с господином Янгфельдтом прочтем еще несколько стихотворений»). Потом он продолжил было чтение, но вдруг раздраженно, в сердцах прервал выступление и слез с маленькой эстрады.

Остаток времени в Хельсинки был посвящен частным делам, пасмурная погода сменилась если не солнечной, то по крайней мере чем-то похожим на дымку, в которую в эти дни была закутана южная часть Финляндии. В Хельсинки тогда находились хозяин дома на Мортон-стрит Эндрю Блейн и его финско-шведская жена Яна. И на следующий день после читки мы поехали на дачу ее родителей, расположенную неподалеку от Порккала-удд, где отец Иосифа некогда был фотографом на военно-морской базе (этот полуостров на юге Финляндии был сдан финнами Советам в аренду на срок с 1944 по 1955 год). День был посвящен собиранию грибов.

[Фото 35. С автором во время похода за грибами. Финляндия, август 1987 г. Фотограф неизвестен.]

Когда вечером 24 августа мы уезжали из Хельсинки, нас провожал к пароходу сотрудник издательства, поведение которого свидетельствовало о восхищении, смешанном со страхом, ведь ему выпало сопровождать лауреата Нобелевской премии. (По протоколу проводить Иосифа должен был бы, наверное, сам директор, но после нелицеприятного объяснения в книжном магазине отношения между ними стали холодны как лед.) Перед тем как нам подняться на борт, сотрудник издательства, чей английский оставлял желать лучшего, сказал: «It's very nice to leave Helsinki» («Очень приятно покинуть Хельсинки»). Имел он в виду, что поездка вдоль островов финского архипелага богата красивыми видами, но мы с Иосифом восприняли его слова буквально и едва сдержались, чтобы не рассмеяться. «Yeah!» — воскликнул Иосиф.

«В любом случае Иосиф был очень рад покинуть Финляндию, — записал я на следующий день, вернувшись в Стокгольм. — Он уловил там атмосферу, слишком напоминающую родину».