Книга Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера 1919-1920 - Хадлстон Уильямсон

Пока мы двигались на восток, стали циркулировать по телеграфу слухи о том, что красные появились у самых окраин Царицына и что штаб Врангеля был вынужден переместиться в Сарепту, а на второй день, когда мы прибыли в Котельников, начали толпами появляться беженцы с дикими рассказами о сдаче Царицына.

Какое-то время, рассказывали они, каждый день из города уходило по нескольку поездов. На первом везли военные материалы, за ним следовала гражданская и военная администрация, а в конце – те гражданские лица, которые желали покинуть город. Была багажная комната для одного чемодана на персону, но поезда были забиты товарами всех видов. Один пассажирский поезд в самом деле был полон пианино, зеркал и ценной мебели, и Врангель все это приказал выбросить и разбить. Потом он обнаружил состав с запертыми вагонами, которые, как утверждалось, были загружены боеприпасами, но они, как выяснилось, были полны пассажиров, главным образом евреев, надеявшихся вывезти свои товары и подкупивших станционного начальника. Врангель выкинул всех их на рельсы, а начальника станции повесил.

От таких новостей мне еще больше хотелось вернуться на фронт, но поезд впереди нас на единственной колее остановился, так что я покинул почтовый вагон, в котором ехал, и устроился на открытой платформе переднего поезда, но, увидев, что впереди есть еще один поезд, переместился на него. В конце концов я прошел пять поездов, пока не очутился на специальном войсковом составе, которым ехал кабардинский кавалерийский полк численностью примерно 200 человек, и все они по виду были самыми свирепыми головорезами, каких только мои глаза видели.

Это были смуглые небритые мужчины афганской внешности, на них были длинные черные приталенные шинели, типичные для кубанских казаков, черные или серые бараньи папахи и комплект кинжалов с черной и серебряной инкрустацией, сабли, старомодные пистолеты и обычная декоративная полоска патронов на груди (газырей). На многих были красные башлыки, или капюшоны, висевшие вокруг шеи, чтобы придать красочный оттенок, но на всех были красные, синие и белые шевроны Белой армии. Никто из их офицеров не говорил по-французски, и я едва ли мог разобрать слово из их кавказского наречия. Как только, однако, поняли, что я – не переодетый большевик, они очень хорошо отнеслись ко мне, но, так как я не был вооружен до зубов, они, вероятно, сочли меня самым подходящим объектом для насмешек! Это были абсолютно дикие люди, и на каждой из многочисленных остановок состава они приводили в действие свой оркестр и пускались в свои варварские пляски.

Я чувствовал себя весьма одиноко, особенно когда они начали размахивать своими саблями и кинжалами и орать на меня. Поскольку у них было полным-полно водки, трудно было быть уверенным, что их жесты в мою сторону всегда будут такими дружескими, как мне хотелось бы. Один из них, отплясывая в теплушке, в которой жил, упал на спину и сломал шею, но никого это, похоже, не взволновало.

После существенной задержки я приехал в Сарепту. На запасном пути стоял целый поезд с недавно раненными воинами. Они лежали в переполненных деревянных вагонах, в основном без медицинского ухода, вымаливая воды, помощи или облегчения страданий. От поезда исходил ужасный запах. Я попытался выяснить у переутомленных работой санитаров, что происходит.

Они надолго задержались, чтобы просветить меня.

– Были тяжелые бои, – объясняли они. – Красных оказалось больше, чем мы ожидали, и они отбросили нас.

– Откуда?

– Из района Царицына.

Только это мне удалось выяснить с помощью моего плохого русского языка, но один молодой русский кавалерийский офицер, увидев мои затруднения, пришел мне на помощь.

– Если Царицын падет, – сказал он, – останутся лишь изолированные очаги сопротивления между ним и Саратовом на севере. В этот момент на город наступают 10-я и 11-я армии. Только несколько кубанских полков контролируют район Котлубани.

С ним был его товарищ, которого ранили тем утром, и я поделился с ними всеми продуктами, которые нам удалось купить на станции, а также штукой, которую я до сих пор держал в заначке, – моей последней каплей виски. Приняв то немногое, что оставалось в бутылке, мои друзья стали разговорчивее.

– Если Царицын будет потерян, все, что к северу, будет отрезано, – утверждали они. – Но давайте не будем чересчур пессимистичными. Давайте забудем всю эту болтовню об отходе на юг. Врангель все еще в Царицыне, хотя большевики действительно нанесли Кавказской армии тяжелые потери.

Они казались неоправданно оптимистичными, как будто мы чуть ли не одержали победу.

– Так мы все еще отступаем? – спросил я.

Они переглянулись, и их улыбки погасли.

– Да, – неохотно согласились они. – Мы отступаем.

Поздно вечером я приехал в Бекетовку, сидя на паровозе бронепоезда, который шел на подмогу, и отправился на поиски Королевских ВВС.

Эти части находились под командой Реймонда Коллишоу, являвшегося одним из самых победоносных британских летчиков-истребителей во Франции, и представляли собой первоклассную боевую группу. У них был паровоз с тендером, два вагона-пульмана, вагон-ресторан и специальные крытые вагоны, а также вагоны-платформы для их команд наземного обслуживания, мастерских, боеприпасов, масел и продуктов и для самих машин, когда они не могли перемещаться по воздуху. Это были «кэмел» – одни из лучших разведывательных самолетов того времени, и они хорошо поработали для врангелевских армий. Их вагон-ресторан был прост, но удобен, а у одной стены располагался бар.

Я сообщил им, насколько мог, обнадеживающие новости об Эллиоте, а взамен получил вести о Холмене.

– Он уехал в Таганрог, – с удивлением узнал я. – К нему пришло срочное сообщение от Деникина, что тот хочет посоветоваться.

Они также передали мне, что начальник артиллерии Кавказской армии генерал Макеев хочет меня увидеть на следующий день.

Я принял ванну, отыскал свой несессер, который Холмен оставил для меня, и ощутил себя другим человеком. Едва я успел все это сделать, как пришла записка с поезда русского летного корпуса с приглашением пообедать, поскольку в этот день были именины одного из их офицеров. Взобравшись по лестнице к последней двери длинного вагона-ресторана, который, очевидно, был их столовой, я очутился в окружении, которое по контрасту с убогостью моих последних четырех дней казалось тем более гротескным.

Интерьер вагона-ресторана был переделан в комбинированную гостиную и столовую комнату. В одном конце стояло фортепьяно, а посредине располагался длинный стол, в задней части комнаты, через которую я вошел, были свободные сиденья, ширма и небольшой кустик в горшке. На стенах и перегородке висели многочисленные картины и рисунки, некоторые выполненные самими летчиками, а другие были вырезаны из газет, но на всех были изображены полураздетые девушки либо пилоты и аэропланы, нарисованные красками фантастических расцветок. Такое впечатление, что я оказался в штабе французского батальона, окопавшегося во Франции, за исключением того, что здесь еще за столом сидели пять исключительно симпатичных русских девушек, все очень юного возраста. Все они были хорошо одеты, одна играла на гитаре, другая аккомпанировала ей на фортепьяно, а все остальные напевали русскую народную песню, очень популярную на Кавказе.