Книга Записки командира штрафбата. Воспоминания комбата. 1941-1945 - Михаил Сукнев

И.Ф. Лапшин, как я узнал позднее, погиб в 1945 году.

Уходил я в ночь из батальона с тяжёлым сердцем. Казалось бы, надо мне радоваться, что избавляюсь от такого креста, ан нет: уже привык к солдатам, офицерам, своим девчатам-кашеварам. Обошел все «флеши», бродя по воде и снова жалея людей, что их загнали в воду, когда можно было бы отойти на 100 метров и возводить укрепления на суше. Но не смог я сломить упрямство комполка, которому не пошел впрок кулак Артюшенко. Генерала Артюшенко я потерял из виду навсегда…

Моя «любовь» провожала меня с километр, сдерживая рыдания. Я сам пережил такое и понимал её. Но не судьба.

Позади оставались хорошо видные с высоты холмов, куда вела дорога, пулеметные трассы гитлеровцев, которых, как бы там ни было, наши войска гнали все дальше на запад от самых стен Ленинграда. Чем дальше я уходил, тем тише слышался пулеметный треск и разрывы мин. «А что меня ждёт в том же Солнечногорске? — подумалось мне. — Снова армейская муштра! Я уже отвык от мирной, монотонной, надоедливой казарменной жизни». И на сердце стало так тяжко, что я прилег на траву, уходя мыслями туда, откуда доносились звуки выстрелов, разрывов снарядов и мин. Выживут ли мои орлы на этой треклятой водяной обороне? Как бы фрицы не проникли между «флешами» в наш тыл!

В штабе 54-й армии инспектор отдела кадров майор Афанасьев, вручая мне направление в Солнечногорск на курсы «Выстрел», доверительно сказал: «Не пойдёт учёба в строку, возвращайся. Где-где, а «работка» там найдётся», — кивнул он в сторону реки Великой, которая стала «нейтральной полосой» от города Острова до Пскова.

* * *

И вот Солнечногорск. Учебный центр и казармы обнесены высокой кирпичной стеной. Рядом большое озеро. С севера к нему подступает лес. Где-то неподалеку, говорят, расположена артиллерийская академия. У нас — общевойсковые высшие офицерские курсы имени Маршала Советского Союза Б.М. Шапошникова. Здесь, как нам объяснили, один из центров по разработке тактики и методики боевой подготовки, ведется работа по изысканию новых форм и способов боевых действий подразделений, анализируется и обобщается опыт войск.

Повышали здесь квалификацию на командиров рот — три месяца, командиров батальонов — шесть и командиров полков — два года.

Приняли меня хорошо. Расположили в казарме, по пять человек в комнате. Чистота. Опрятность. Уют. И лето в разгаре.

Начались занятия по тактике, стрелковому делу, изучению боевой техники нашей и противника. Военное искусство. Баллистика. Строевая. Боевая. Турники и брусья…

Первое время ночами мне не спалось: тишина настораживала. Тихо — значит фрицы готовятся к чему-то?! Измучившись, я выходил на свежий воздух в ночь и долго сидел на крыльце, находясь в каком-то «подвешенном» состоянии. Современная наука утверждает, что необходима реабилитация от стрессов на войне. Но, увы! Тогда об этом не думали.

Эти тревоги и галлюцинации еще долго будут преследовать не только меня, но и многих из тех, кто вернулся с первых линий войны…

Мне задавали не раз вопросы корреспонденты газет и телевидения: почему фронтовики после Великой Отечественной войны часто спивались? Журналисты, прежде чем взяться за перо или микрофон, изучили бы азы истории войн человечества, а особенно Великой, нашей войны! Узнали бы хоть что-нибудь о боевой службе командиров рот и батальонов. Взводные вообще погибали или получали раны вместе с бойцами в первых боях на все 100 процентов, за исключением единиц. Оставались в живых только по стечению обстоятельств, те, кто не месяц-два, а годы находился в первых линиях траншей под бешеным воздействием огня противника, да какого — оголтелого, самоуверенного в своей безнаказанности и в победе над «руссиш швайн», русскими свиньями, как они орали нам из своих «гнёзд»… Командиры указанных рангов в других странах получали после войны большие пенсии, льготы, привилегии, у них смотрели не на возраст, а на степень участия во Второй мировой войне. А у нас? Стыд и позор. Ребята возвращались к своим более чем скромным очагам, в страшенную бедность. Их ждали неуютность, голодное существование. Из армии их увольняли по состоянию здоровья… И никаких реабилитационных центров. Короче говоря, подыхай как хочешь! И многие фронтовики находили утеху, чтобы ускорить свою погибель, в водке, в разных алкогольных суррогатах. И гибли, гибли на глазах аппаратчиков из ВКП(б), а потом КПСС — «руководящих и направляющих», но кого и куда?

Три года пробыть на фронте — это было мало кому дано из тех, кто не поднялся выше комбатов, командиров батальонов и батарей! Месяц-два, а то и сутки-двое, и твоя гибель неизбежна!

Я уже знал свою норму — стакан водки, больше нельзя. Вино не берет, стакан на меня действовал как 50 граммов. А не выпьешь, из окопа не вылезешь. Страх приковывает. Внутри два характера сходятся: один — я, а другой — тот, который тебя сохранять должен.

Меня как-то вызвали в полк с передовой, что со мной случилось, не знаю. Вытащил пистолет и стал стрелять в землю. И сам не пойму, почему стреляю. Нервы не выдержали.

Фронтовики натолкнулись на каменную стену чиновников от партии, которая придавила Советскую власть на местах и верхах, толкнула на эшафот своих, защитников, настоящих, не обозников, а тех, кто лежал у пулеметов, палил из орудий прямой наводкой по врагу, кто не щадил своей жизни ради правды на земле!.. Теперь ходишь в великие праздники и видишь: одни полковники, подполковники, здоровенные, ядреные участники обозов в Великую Отечественную, лезут на экраны телевидения, на страницы газет, ибо нас уже мало остается и некому таких «поправлять»…

* * *

Измучившись вконец на занятиях «Выстрела», командиры-фронтовики бросались на что-то для разрядки: на спортивные упражнения, брусья, турники или на книги, что кому интереснее. А другие, вырываясь в Москву, не зная, куда себя девать, пили, пока есть деньги. После таких ночей слушаешь лекцию, а сам «на ходу» спишь. Преподаватели, народ терпеливый, понимали нас, окопных волков.

Через месяц я стал приходить в себя, становился «мирным» офицером, затерявшимся в массе таких же. Здесь на курсах обитали и некоторые коренные москвичи. Окончив курс на командиров роты, переходили на курс командиров батальонов, так и учились до конца войны… И ведь удавалось таким пройдохам… Мы же, сибирская глухомань, их не понимали…

Как-то будучи в Москве по увольнительной, я нашел по оставленному мне адресу своего командира пулеметного взвода лейтенанта Николая Лебедева. Он, инвалид без ноги ниже колена, работал мастером на шоколадной фабрике, проживал на улице Огородная в Сокольниках. Здесь, в гостеприимной семье, с множеством родственников, мы хорошо проводили время в воскресные дни. Николай был женат на прекрасной душевной женщине, работнице той же фабрики. Здесь, в семье Лебедева, я впервые с февраля аж 1939 года очутился в домашней мирной обстановке.

Середина августа. Второй месяц я «грызу военную науку», но она мало похожа на ту, что на самом деле требуется на фронте. Там нужен не только устав, а голова в прямом смысле. Учиться мне наскучило. Все, что доводилось до нас, я знал, будто азбуку. И подал рапорт начальнику курсов об «отправке меня на фронт».