Книга Скопин-Шуйский - Наталия Петрова

Рассылка грамот по городам, чтение их в церквах были в то время практически единственным, не считая, конечно, слухов, источником информации. Слушание грамот в ту эпоху можно сравнить по степени воздействия с радио- и телетрансляцией в наши дни. Сомневающимся, колеблющимся, не знающим, где правда, а где ложь, людям грамоты помогали ориентироваться в происходящих событиях. Прислушивались не только к тексту грамоты; смотрели и на то, кем она посылалась. Поэтому, когда Терентий передал свою повесть царю и патриарху, по их приказу ее читали в Успенском соборе Кремля для вразумления народа.

Слушал ее и Скопин. На праздник Архангела Михаила в те осенние дни ему исполнилось 20 лет. Он еще не остыл от пережитого на Коломенской дороге; поражение от сотника Истомки Пашкова заставляло задуматься о происходящем и прежде всего о том, как оборонить Москву. Он вновь и вновь вспоминал подробности проигранной битвы: и с той, и с другой стороны были казаки, дворяне и дети боярские. Царское войско, казалось ему, действовало более организованно и слаженно, стрельцы и казаки каждой сотни, как правило, набирались из одного и того же города или уезда, хорошо знали друг друга, дворяне имели немалый боевой опыт. Привязанные к седлам командиров — голов и сотников — медные барабаны не умолкали, в них ударяли, вновь и вновь подавая сигналы к атаке. В шуме боя, где сражаются тысячи людей, иначе и не услышишь команду. Но с какой решимостью дрались мятежники! Если их не остановить, они непременно возьмут Москву штурмом, и тогда… даже страшно подумать, что будет с городом и его жителями.

Вслушиваясь в слова грамоты о том, что «теперь нужно стоять всем заодно и быть в этом стоянии против воров крепкими», Михаил убеждался в правоте патриарха, призывавшего: «А тех, кто прежде изменил государю, он прощает и ждет к себе»[213]. Может быть, эта мера возымеет действие, и «воры» одумаются. Но, судя по дальнейшим событиям, до полного вразумления и народу, и властям было еще очень далеко.

Подойдя к Москве, отряды Болотникова и Пашкова встали в Коломенском и Заборье. Здесь они начали готовиться к осаде Москвы, и отсюда Болотников вел свою агитацию, посылая москвичам грамоты. Об их содержании кратко сообщает английский агент: осаждавшие «писали письма к рабам в город, чтобы они взялись за оружие против своих господ и завладели их имениями и добром». Более подробно рассказывает о призывах холопского атамана патриарх Гермоген: «А стоят те воры под Москвою, в Коломенском, и пишут к Москве проклятые свои листы и велят боярским холопем побивати своих бояр и жены их и вотчины и поместья им сулят, и шпыням (дерзким людям. — Н. П.) и безъимянником вором велят гостей и всех торговых людей побивати и животы их грабити, и призывают их воров к себе и хотят им давати боярство, и воеводство, и окольничество, и дьячество…»[214] Не ограничиваясь популярным во все времена призывом «все отобрать и поделить», Болотников перечислил в очередном послании имена «изменников», которые убили царя Дмитрия, и потребовал их выдачи. Грамоты мятежников сеяли разногласия не только среди москвичей, в стране фактически началась гражданская война.

И в этот момент патриарх Гермоген предпринял шаги, которые он считал необходимыми: только объединение всего народа может спасти страну, а сплотить народ возможно лишь вокруг престола Небесного и земного. Для патриарха царь — помазанник Божий, и обязанность предстоятеля церкви — поддержать его, призвать народ к повиновению, особенно в наступившие трудные времена. Конечно, Гермоген знал и слабости, и недостатки царя Василия как правителя, вряд ли он вообще испытывал симпатии к семейству Шуйских. Но действиями святителя руководила вовсе не приязнь или неприязнь к лицам во власти, а стояние за законность власти вообще, которая всегда лучше безвластия.

Патриарху в то время было уже под восемьдесят. Он хорошо помнил нравы донских казаков, с которыми в молодые годы нанимался на службу и ходил походами. Казаков было немало в войске Болотникова, обещавшего им богатую и легкую добычу, когда они возьмут Москву. Знал Гермоген и колебания посадских людей, ждущих, что новый царь, может быть, уменьшит старые налоги; известны ему были и случаи малодушия среди служилых людей, готовых при первой же неудаче перебежать на сторону противника, — вот поэтому патриарх начал действовать.

Что известно нам о самом святителе, сыгравшем столь важную, а по мнению современников Смуты главную, роль в исходе битвы с мятежниками?

Родился Гермоген предположительно в 1530 году, в миру носил имя Ермолай, по некоторым сведениям был донским казаком[215]. В молодости в 1552 году принял участие в штурме Казани, здесь же он и остался жить. Позже стал священником, овдовев, принял постриг, служил архимандритом Спасо-Преображенского монастыря в Казани, а в 1589 году был возведен в архиерейский сан и стал первым митрополитом Казанским.

Нраву он, по свидетельству людей его знавших, был крутого; говорили о его резкости и несговорчивости, особенно если дело касалось вопросов чистоты веры. Ко всем нуждающимся он неизменно проявлял милосердие, но к отступникам был беспощаден. После покорения Казани и учреждения там епархии началось распространение православия среди инородцев — татар, чувашей, мари; кто-то из них принимал новую веру искренне, всем сердцем, а кто-то лишь внешне старался соблюдать православные обычаи, да и то не всегда, а в душе продолжал оставаться язычником или мусульманином. Участившиеся в Казани пожары мусульмане объясняли присутствием в городе русских, винили и новокрещеных, оставивших веру предков. «Вера Христова стала притчею и поруганием», — написал летописец о происходившем тогда в казанском крае.

И вот в те трудные для церкви времена в Казани случилось значимое для многих событие. Наблюдательный и дающий себе труд задуматься человек не сомневается, что все в жизни происходит не случайно. То, что именно при Гермогене обрели в Казани икону Казанской Божией Матери, с которой в 1612 году вступило в Москву ополчение и изгнало оттуда завоевателей и изменников, — конечно же не простое совпадение.

В 1579 году Гермоген первым удостоился принять икону из земли и перенести ее в сопровождении всего духовенства и народа в ближайшую церковь Святого Николая Тульского. В 1594 году, будучи уже митрополитом, он составил Сказание о явлении этой иконы как очевидец событий.

Девятилетняя девочка Матрона поведала своей матери, что во сне ей явилась Богородица и повелела раскопать на месте сгоревшего дома икону с Ее обликом. Но девочке никто не поверил: сначала усомнилась ее родная мать, потом священник и, наконец, архиепископ, который, выслушав рассказ Матроны, «отосла ю безделну». И только находка самой иконы на месте сгоревшего дома заставила сомневающихся поверить в чудо. Поднятая из земли, она будто только что была написана, ни пожар, ни пребывание под слоем земли не повредили красок. Весть о найденной иконе мгновенно облетела город, казанцы устремились посмотреть на это чудо, да так рьяно, что, по словам Гермогена, «друг друга попирающее, инии же по главам инех ходящее, к чюдотворному образу телесни прикасахуся»[216].