Книга Петербургские женщины XIX века - Елена Первушина

Теперь о порядке в акушерской школе. Ученицы принимаются сюда в возрасте от 14 до 19 лет. Во время обучения воспитанницы посменно ухаживают за беременными женщинами в соседнем со школой родильном доме. По окончании учебы устраивается очень ответственный экзамен, и девушкам, выдержавшим его, выдается свидетельство об окончании акушерской школы. На основании этого документа они могут получить лицензию для работы…

Императрица, дабы поощрить к хорошей работе, дарит особо отличившимся выпускницам солидную сумму».

Николай I после смерти Марии Федоровны Указом от 6 декабря 1828 года объявил Повивальный институт государственным учреждением. Его покровительницей стала великая княгиня Елена Павловна (поэтому институт часто называли «Еленинским»).

В 1830 году Повивальный институт выделен как самостоятельное учреждение и получил название «Институт повивального искусства с родильным госпиталем». В этот период при институте открывается «секретное отделение» для незамужних родильниц, амбулатория для больных гинекологического профиля, а в 1844 году — гинекологический стационар на шесть коек (впервые в России). В 1845 году в институте начала работу первая в России школа сельских повивальных бабок.

* * *

Когда приходит время рожать княгине Лизе из «Войны и мира» Льва Толстого, в усадьбу Болконских переселяется «акушерка из уездного города» и, кроме того, к самым родам приезжает врач-акушер из Москвы. Однако все их усилия спасти «маленькую княгиню» оказываются тщетными: она умирает, вероятно, от послеродового кровотечения. Анна Каренина едва не умирает от послеродовой инфекции.

Кити, еще одна героиня «Анны Карениной», переезжает рожать в Москву, ей также помогают акушерка и врач. Роды, согласно описанию автора, были трудными, длились почти сутки, но закончились благополучно.

А вот как описывает свои роды реальная женщина XIX века — Софья Андреевна Толстая: «Тяжело мне будет описывать событие рождения моего первого ребенка, событие, которое должно было внести новое счастье в нашу семью и которое вследствие разных случайностей было сплошным страданием, физическим и нравственным.

Ждала я родов 6 июля, а родился Сережа 28 июня, по-видимому преждевременно вследствие моего падения на лестнице.

Моя мать приехала, кажется, только за день, а детское приданое, сшитое и посланное моей матерью к рождению ребенка, не поспело, а было еще в дороге. Жила у меня акушерка, полька, воспитанная и учившаяся при Дерптском университете акушерству, вероятно, в тамошних клиниках. Звали ее Марья Ивановна Абрамович, она была вдова и имела единственную дочку Констанцию, для которой и трудилась всю жизнь.

Марья Ивановна принимала всех моих детей, кроме одного, к которому не поспела, — Николушки, умершего 10-ти месяцев, следовательно, она была моей помощницей 25 лет, так как между первым моим сыном Сережей, родившимся в 1863 году, и последним, Ванечкой, родившимся в 1888 году, было 25 лет разницы.

С. А. Толстая

Маленькая, белокурая, с маленькими ловкими руками, Марья Ивановна была умная, внимательная и сердечная женщина. Как умильно-ласково она обращалась тогда со мной, считая меня ребенком и как-то по-матерински любуясь мной.

В ночь с 26 на 27 июня я почувствовала себя нездоровой, но, встретившись с сестрой Таней, у которой болел живот, и сказав ей и о моей боли, мы обе решили, что мы съели слишком много ягод и расстроили себе желудки. Мы болтали и смеялись с ней, но боли ее утихли, а мои стали обостряться. Я разбудила Льва Николаевича и послала его позвать Марью Ивановну. Она серьезно и озабоченно всю меня осмотрела и, выйдя в соседнюю комнату, торжественно объявила Льву Николаевичу: „Роды начались“. Это было в 4 часа утра, 27-го. Июньские ночи были совсем светлые, солнце уже взошло, было жарко и весело в природе.

Лев Николаевич очень взволновался; позвали мою мать, стали делать приготовления, внесли люльку высокую, липового дерева, неудобную, сделанную домашним столяром.

Страданья продолжались весь день, они были ужасны. Левочка все время был со мной, я видела, что ему было очень жаль меня, он так был ласков, слезы блестели в его глазах, он обтирал платком и одеколоном мой лоб, я вся была в поту от жары и страданий, и волосы липли на моих висках; он целовал меня и мои руки, из которых я не выпускала его рук, то ломая их от невыносимых страданий, то целуя их, чтобы доказать ему свою нежность и отсутствие всяких упреков за эти страдания.

Иногда он уходил, заменяла его моя мать. К вечеру из Тулы приехал доктор Шмигаро, маленький полячок, главный доктор ружейного Тульского завода; за ним послали по просьбе акушерки, которая видела, что роды очень затягиваются…

Зловещая тишина была в минуту рождения ребенка. Я видела ужас в лице Льва Николаевича и страшное суетливое волнение и возню с младенцем Марьи Ивановны. Она брызгала ему воду в лицо, шлепала рукой по его тельцу, переворачивала его, и наконец он стал пищать все громче и громче и закричал…»

В самом деле смерть матери и младенца в родах была вовсе не экзотическим событием в XIX веке. В 1884 году в Петербургском суде рассматривалось дело Владимира Михайловича Имшенецкого, подозреваемого в убийстве своей беременной жены. Одним из аргументов обвинения был то, что покойная недавно составила завещание в пользу мужа. Защищая Имшенецкого, знаменитый адвокат Н. П. Карабчиевский в частности сказал: «Каждая беременность, каждые роды могут кончиться, и нередко кончаются, смертью, и распоряжение об имуществе — естественная и желательная вещь». Очевидно, присяжные сочли этот аргумент веским, так как Имшенецкий был оправдан.

* * *

Несмотря на то что дворянки практически никогда не растили своих детей без помощниц, им все равно часто приходилось нелегко.

Софья Андреевна продолжает свои записки так: «…Описание моей жизни делается все менее и менее интересно, так как сводится все к одному и тому же: роды, беременность, кормление, дети…

Но так и было: сама жизнь делалась все более замкнутой, без событий, без участия в жизни общественной, без художеств и без всяких перемен и веселья…»

Этим грустным мыслям отзываются мысли Долли в «Анне Карениной»: «Хорошо, я занимаюсь с Гришей теперь, но ведь это только оттого, что сама я теперь свободна, не рожаю. На Стиву, разумеется, нечего рассчитывать. И я с помощью добрых людей выведу их; но если опять роды… И ей пришла мысль о том, как несправедливо сказано, что проклятие наложено на женщину, чтобы в муках родить чада. „Родить ничего, но носить — вот что мучительно“, — подумала она, представив себе свою последнюю беременность и смерть этого последнего ребенка. И ей вспомнился разговор с молодайкой на постоялом дворе. На вопрос, есть ли у нее дети, красивая молодайка весело отвечала:

— Была одна девочка, да развязал Бог, постом похоронила.

— Что ж, тебе очень жалко ее?