Книга Эвита. Женщина с хлыстом - Мэри Мейн

Я выступаю против всех привилегий, даваемых властью и богатством. А это значит против всей олигархии, не потому что олигархия когда-либо дурно обращалась со мной.

Напротив! До того как я добилась того положения, которое сейчас занимаю в перонистском движении, я не получала от них ничего, кроме знаков внимания, в том числе от женщин, которые предлагали представить меня самым высоким кругам.

Мое «социальное негодование» рождается вовсе не из ненависти, но из моей любви к жестоко страдающему народу, для которого всегда открыты двери моего сердца.

В ее хвастливых уверениях, что она, если бы хотела, была бы представлена высшим кругам, проглядывает что-то по-детски наивное, хотя, без сомнения, находились люди, которые с радостью ввели бы ее «в свет» в обмен на собственную безопасность. Ее заявления, что она боролась с привилегиями, даваемыми богатством и властью, только ради страдающего народа, звучали бы более правдиво, если бы она сама не стала такой богатой и не получила такой власти. Забавно, что ее книга, подписанная к печати в то время, когда она практически достигла вершины своей политической карьеры, порой кажется попыткой оправдаться. За откровенной пропагандой слышится порой крик несчастного ребенка, который доказывает: «Я – хорошая девочка! Я и правда хорошая девочка!» Но несчастные дети нередко вырастают преступниками.

Время от времени личный характер неприязни, руководившей ее действиями, проявлялся почти открыто. Удачное европейское турне принесло Эве разочарование в одном пункте: ей не предложили титул, которого она домогалась. А в Буэнос-Айресе притом проживали две набожные старые дамы, которые получили от Папы титул маркизы. Одной из них была сказочно богатая дуэнья аргентинского общества, сеньора Харилаос де Олмос; среди ее добрых дел числилась постройка и обеспечение постоянным доходом церкви, в стенах которой она желала быть похороненой. Для того чтобы быть похороненным в церкви, даже если вы выстроили ее сами, необходимо разрешение Папы и разрешение президента: первое пожилая леди получила без всяких затруднений. И теперь, ожидая скорого конца, она обратилась к Перону. Ей ответили, что разрешение будет дано, если она примет Эву в своем доме и примет его от нее. Сама мысль о подобном шаге привела бы в ужас старейшин олигархии. Но пожилая дама, подобно многим, кто уже готов покинуть свое тело, чрезвычайно заботилась о его дальнейшей судьбе и согласилась принять жену президента; ее друзья нашли ей оправдание, ссылаясь на то, что ум ее уже помутился. Никаких сообщений об этом визите не просочилось в печать, но можно вообразить себе подобную встречу: ворчливая, чопорная старая леди в пышной и мрачной комнате, окруженная родственниками, такими же мрачными и значительными, как мебель в комнате, и молодая женщина, явившаяся лишь для того, чтобы унизить их всех, бледная, красивая, сияющая победной улыбкой и драгоценностями, тонкая и жесткая, словно хлыст. Остается только надеяться, что кто-нибудь из присутствующих, скажем молодые и бунтарски настроенные члены знаменитой семьи, сохранили некую объективность, описывая эту встречу в дневнике, который, возможно, в более либеральные дни увидит свет.

Перед той же дилеммой была поставлена сеньора де Пуеирредон, которая отказалась принять Эву. Эта сеньора умирала и желала, чтобы ее похоронили в часовне, рядом с мужем. Разрешение Папы было пожаловано, но Перон согласия не дал, и, когда семья решила проигнорировать этот факт и траурный кортеж тронулся в путь, полиция остановила процессию и заставила повернуть обратно.

Подобное мстительное преследование и за гробовой чертой можно объяснить только самой жестокой ненавистью, ненавистью, которая вызывала бы даже некое сочувствие, если бы не вела к таким ужасающим злодействам. Не требовалось знать Эву в дни ее юности, превзойти ее на сцене, родиться в более состоятельной семье, чтобы стать жертвой ее мстительности; достаточно, чтобы само существование кого бы то ни было расстроило ее планы. Когда старшая сестра Эвы Элиза овдовела, обнаружилось, что она не была официально замужем за сенатором и что он оставил законную вдову, которая имела все права на получение пенсии как лицо, зависевшее от него. Но поскольку Эва поспособствовала его избранию, видимо, она считала, что имеет некоторые права на его пенсию, и, чтобы не позволить деньгам уйти в руки к другой женщине, добилась того, что в порядке исключения пенсион вообще не назначили. Разумеется, сестра Эвы внакладе не осталась.

Теперь в Аргентине никто не был гарантирован от слежки и от угрозы шантажа, запугивания, избиения или ареста. У Перона имелась личная президентская разведывательная служба, его собственное подразделение полиции и еще matones – это слово значит «убийцы» – профессиональные головорезы, которых использовали для того, чтобы устраивать беспорядки во время политических митингов оппозиции, стращать и порой избивать тех, кто чересчур смело критиковал правительство: компания этих ребят одно время базировалась в Эмигрантском отделе в доках и каждому из них платили по шесть долларов в день. Вероятно, именно они ответственны за кресты, нарисованные красной краской на домах членов оппозиции перед выборами в 1951 году; под крестами красовалась буква «Г» и цифра – 1, 2 или 3, которые обозначали номер подразделения matones, в обязанности которого входило «позаботиться» о жильцах этого дома, если возникнут какие-либо «проблемы». Один из таких красовался на доме знаменитого социалиста доктора Альфредо Паласиоса, одного из наиболее уважаемых людей в Южной Америке, истинного либерала; ему было за семьдесят, и он жил с престарелой экономкой и мальчиком; но его почтенный возраст не уберег его от периодических арестов и угроз лишить жизни. Особый отдел полиции, о котором подробнее будет сказано ниже и одного упоминания которого хватало, чтобы portenos содрогнулись от страха или гнева, подчинялся непосредственно Эве и Перону. У Эвы имелись еще ее oyentes, «слушатели», и они были повсюду: официант, женщина, сидящая рядом с вами в кино, шофер такси, домохозяйка, парикмахерша – любой мог оказаться oyente. Они проникали в кабинеты и дома писателей, учителей, иностранцев, повсюду, где могло прозвучать хоть слово против Эвы, и несомненно не оставляли вниманием ее выдвиженцев и тех, кто считался ее доверенным лицом. Множеству бедных трудящихся женщин предлагали удвоить их жалованье только за то, что они будут сообщать об услышанных разговорах, и мало кто осмеливался отказаться. Молодая девушка-швея, с больной матерью на руках, пришла в приемную Эвы в поисках лучшей работы, и ей предложили восемь тысяч песо в месяц и автомобиль, если она будет ходить по ресторанам и кино и докладывать о том, что слышала; она не согласилась и потеряла и тот заработок, который имела. Учительницу, получившую подобное предложение и тоже отказавшуюся, отправили в крошечное пуэбло в центральном районе без всякой возможности оттуда выбраться. Ходили слухи, что кое-кто из не пожелавших сотрудничать исчезали на недели, возвращались с обритыми головами и в страхе не хотели говорить о том, что с ними случилось; но большинство этих слухов имело некий «душок», словно их распускали, чтобы запугать остальных. Няня, долгие годы проработавшая в одной семье и любившая всем сердцем детей, которых она воспитывала, а многие аргентинские женщины нанимались работать только в дома, где были дети, однажды днем гуляла со своими подопечными на площади; там к ней подошла другая няня, которую она знала, и предложила ей хорошо заработать.