Книга Праздник лишних орлов - Александр Бушковский

– Ага.

– Что это, братан, молитва или заговор?

– Какая разница, братан? Помогло, и слава богу. Плацебо, может быть…

– Что это?

– Таблетки из мела, раковым больным давали, говорили – новое изобретение биохимиков.

– Хочешь сказать, я сам себя лечил?

– Нет, скорее всего, это мамины мульки, даже не лично ее, а ей от одной бабки достались. Не нашего ума дело. Так что не забивай голову.

– Ладно, сейчас приедем ко мне, сплетем канатик.

– Канатик? – Я с удовольствием покатал слово во рту, пробуя на вкус.

– Ну да. Из маминых ниток. Из самых гнилых ниток, братан, можно сплести такой канатик, что три кирпича от земли оторвешь. Или сало-колбасу можно нарезать. Или белье просушить. Или мусора чутка придушить. Или дорогу протянуть. Незаменимая вещь. А тут нитки хорошие, красная шерсть!

Мы приезжаем в Ванькину контору, заходим в его кабинет и разматываем клубок. Растягиваем нитки из угла в угол, берем за кончики и начинаем скручивать. Не торопясь, хоть уже и вечер и дома ждут. Мы стоим и однообразно, молча крутим в пальцах нитки и снова думаем об одном. О том, что жизнь хороша. Что живем сами, живем почти как хотим, стоя, не ползая и не на коленях, что никому не мешаем и даже кого-то прощаем. Любим детей и женщин. Не любим врагов. Что никому не позволяем мешать нам жить. Что в Бога верим мало, но все же с ним считаемся и на него надеемся как на старшего.

Наконец Ванька доволен канатиком, он поддергивает его в кулачищах и сматывает в клубок.

– Завяжи мне, – говорит он, – потом я тебе.

Как дети, мы завязываем друг другу на руку красные шнурки.

– Все, братан, давай. – Я пожимаю его руку. – Александру Ивановичу привет!

Александр Иванович – это его шестилетний сын, мой крестник и тезка.

Ванька, усмехаясь, рассказывает мне на прощание:

– Я тут ему говорю, у тебя скоро будет братик или сестричка. Кого ты хочешь? Знаешь, что он мне ответил?

– Что?

– Все равно кого, говорит. Лишь бы он ростом был с меня – удобнее играть…

Мама

рассказ

Мои отец и мама живут в деревне. На берегу озера у них обычный дом, деревянный, с печкой. У причала лодочка, во дворе собака в будке.

Как большинство людей, они были детьми, потом студентами и всю жизнь работали. Учителями в школе, потом, на пенсии, где удастся устроиться. Так, чтобы хоть немного по душе, чтоб не мучиться ни совестью, ни бездельем. Это не так просто.

Еще мама всегда по хозяйству, у окна не сидит, на дорогу не глядит. Некогда. И незачем. С минуты праздности все и начинается.

Отец, когда в силах, помогает ей, но он периодически пьет. А мама терпит. Там, в деревне, тихо, хорошо, красиво, но иногда так тоскливо, что мужики-слабаки пьют, а женщины не дают себе такой воли, трудятся, как моя мама, без отдыха. Мужики себя умнее баб считают, все смысла ищут, не хотят без него работать. Или без водки, чтоб этот смысл не нужен был. А того сивушными глазами не видят, что он для каждого свой. И чтоб его найти, надо двигаться, что-то делать. Искать.

«Бороться и искать, найти и… перепрятать!» Очень хорошая, смешная фраза. Как раз для солдатского юмора. Да-да, не совсем грамотно выстроена фраза. Вернее будет – соответствующая солдатскому пониманию смешного, восприятию окружающего мира, видимой реальности.

Это такой штамп – солдатский юмор. Есть человек, он может быть мужчиной, так? Мужчина может быть солдатом, так? Солдаты созданы, вернее, рассчитаны на то, чтобы убивать врагов государства (не путать со страной), врагов, которых придумали ему политики и руководители этого государства. Еще они рассчитаны на то, чтобы умирать в случае поражения. Думать им особенно не нужно, главное – выполнять приказы. Потому и юмор у них грубый, прямой и толстый. Вот и я – сын мамы с папой, а заодно бывший солдат.

Другие мужчины, не солдаты, занимаются тем, что им по душе – или не по душе, а по необходимости, – или ничем не занимаются. Последних грызет тоска. Потому они и пьют. Не знаю, какой тоске подвержены женщины, может, тоске увядания, но пьют они реже и меньше. Инстинкты жизненные им запрещают. Или это называется Бог? Женщины терпеливее, чем мужчины.

Но бывает, и у этих терпеливых женщин кончается терпение, не хватает сил смотреть на мир мимо слабого мужчины, застит свет его нытье и никчемность, и тогда женщины ропщут. Этот ропот Бог почему-то слышит лучше, чем пьяный бред мужчины, и наказывает Он женщину, не мужчину. Не зря считается, что женщина ближе к Богу. И чего она хочет, того и Он желает, а чего не хочет, того Он желает вдвойне. По моим наблюдениям, это так. Объяснил бы кто, почему? Но никто этого не может объяснить, потому что не знает. Даже Он сам.

Зато Бог может наказать женщину за ропот, и делает это незамедлительно, с любопытством.

Отец пьет. Травит маме воздух, душит ее. Мотает ей нервы. Знаете как? Как кишки на кулак. О, глубин сволочизма пьяного мужчины не измерят даже ангелы.

Мама в расстройстве идет по заледеневшей дорожке на двор развешивать только что выстиранное белье. Кстати, белье отца. Дорожки во льду, потому что она не успела посыпать их золой из печки. Думая о том, как стыдно бывает ей выйти в деревню, где без дела бродит пьяный отец, о том, как она устает от этого, как одиноко по вечерам, слава богу, есть внуки; думая обо всем, кроме этих дорожек, она поскальзывается и не удачно падает. Сильно ушибается и в слезах звонит мне, просит, чтобы я приехал и отвез ее в больницу. Она испугана болью. Я тоже пугаюсь и еду.

По дороге психую, думаю о маме с отцом, вспоминаю, пытаюсь успокоить себя. Удивляюсь, как долго она его терпит. Неужели до сих пор любит? Это было бы так удивительно и даже волшебно, если бы не было так печально. Может, она сама хочет так мучиться с этим человеком? Она не в силах ответить мне на этот вопрос.

В пути, за рулем, я гоню, забываю про ледяную дорогу и едва не улетаю с нее под заснеженную насыпь. От страха мгновенно становится жарко, больно в висках, и, когда я все же выруливаю обратно в колею, не слышу ничего, кроме сердцебиения в ушах. И в глазах розовые круги. Контузия, что ли? Черт ее знает…

Адреналин попал в кровь, и жизнь засияла новыми красками, яркими переливами цвета и звука. Запах сигаретного дыма в салоне, от испытанного страха – вкус железа во рту. Адреналин – депрессивный наркотик, от него тяжко отходить, но это будет потом. А сейчас жизнь прекрасна, я цел. Все живы. Всё можно исправить. Лес под белым снегом черен, он все так же спит под ватным небом. Лед на озере чист, колеса держат дорогу, руки держат руль.

Отца нет дома. Ему повезло. У мамы заплаканные глаза. Мне туго видеть мамины мучения, я еле сдерживаю гнев на отца. Она рассказывает мне, как упала, и я прямо вижу: вот она с тазом белья идет по дорожке… От яркой вспышки боли у нее темнеет в глазах. Затылок! Копчик! Кисть! Не дай бог перелом! В шоке она вскакивает на ноги и поднимает перед глазами руки. Вроде двигаются, вроде слушаются… Надо доковылять до крыльца, подняться в дом, лечь и отдышаться. Где же он, муж? Помог бы! Но его нет поблизости. Сорок лет его нет рядом, когда надо…