Книга Айседора Дункан - Морис Левер

— Я огорчена до глубины души, Гордон. Это произошло, когда я еще не приехала сюда. Говорят, это сделали, потому что сцена мала…

— Сцена мала? Так надо было отказаться и не играть на ней. Вы понимаете, что вы натворили? Вы недостойны своего гениального таланта! Вы недостойны моего творения!

Он стоял, скрестив руки на груди и, сверкая стеклами очков, выливал на голову несчастной Дузе потоки резких слов, а она чувствовала себя оскорбленной, хотя не понимала и десятой части того, что он говорил. В его голосе звенел металл благородного возмущения. В первый момент Дузе оторопела, настолько неожиданным было нападение, но скоро она пришла в себя. Выпрямившись в величественной позе и указывая властным жестом на дверь, она ответила тоном Агриппины:

— Вон отсюда, синьор Крэг, убирайтесь! И пусть глаза мои никогда больше вас не видят!

Как можно жить с Крэгом? А как можно жить без него? Неразрешимая дилемма. Только отказавшись от самой себя, от танца, от своей работы и своих взглядов, Айседора, может быть, привяжет его к себе. Отречься от танца? Согласиться на роль помощницы, которая точит Тэду карандаши? Никогда! Это означало бы стать инвалидом, отрубив себе половину души. И даже если предположить, что она согласится на такую жертву, никакой гарантии его верности у нее не будет. Крэг болен неизлечимой болезнью непостоянства. Причем это отнюдь не легкомыслие распутника: он по природе своей непостоянен. Он обманывает ее не задумываясь, поскольку непостоянство желания, как и характера, — неотделимая часть его существа.

Жить без него? Порой она подумывает об этом, не очень веря в такой вариант, напоминающий решения, принятые в эйфории под воздействием лишнего бокала вина и настойчивости партнера, который нашел вас сегодня особенно желанной. Но назавтра, проснувшись, убеждаешься в том, что страдания от измены любимого человека никуда не исчезли, а, наоборот, только усилились. Если бы она смогла легко относиться к этому, сочтя, что артистка должна быть выше буржуазных предрассудков, ревность — устаревшее чувство, пришедшее из глубины веков, а ее переживания не изменят ничего, тем более характер Тэда. Но она не может. Ее удел — лишь боль, и она страдает в одиночестве.

В конце 1907 года ей вновь предлагают совершить турне по России. Разумеется, не может быть и речи о том, чтобы взять с собой Дирдрэ. Но ехать надо, иначе она совсем пропадет. Провидение, кстати, приготовило ей небольшой сюрприз: она поедет туда не одна, а вместе с Пимом.

— Пим? А это что такое? — спрашивает Крэг.

— О, пустяк! Милый юноша, блондинчик с большими голубыми глазами и птичьими мозгами. Кстати, он без ума от меня.

— Ничего удивительного, если у него такие мозги… А чем занимается?

— Коллекционирует табакерки XVIII века.

— Очаровательно! Желаю тебе счастья.

— Тебе тоже.

По прибытии в Санкт-Петербург Айседора видит, как из багажного вагона выгружают восемнадцать чемоданов с инициалами Пима.

— Это что, ваши табакерки?

— Нет, это мой гардероб. В одном чемодане галстуки, в другом нижнее белье, вот в этом обувь, а в этом костюмы. В одном чемодане — меховые жилеты. Ведь мы в России, не следует забывать.

Не имей она неопровержимых доказательств его мужества, Айседора приняла бы его за гомосексуалиста. Во всяком случае, пижонства ему было не занимать. Он поминутно сбегал по парадной лестнице гостиницы «Европейская», каждый раз в новом костюме, разумеется, сверхэлегантном. Обслуживающий персонал только разевал рты от удивления и восторга.

В компании Пима Айседора впервые поняла, что жизнь может быть легкой и бездумной. Она вновь счастлива, молода, весела, и каждый час ее жизни дышит радостью. Она научилась наслаждению без романтики, любви без сожалений, удовольствию ради удовольствия, простой жизни без раздумий о завтрашнем дне, похожей на детскую радость при виде мыльных пузырей. Никогда еще она не танцевала с таким ощущением легкости. Это стало для нее открытием и столь необходимым лечением…

Турне закончилось так же радостно, как и началось, и каждый вернулся к себе, в свой дом. Айседора проснулась на следующий день словно после праздника, когда огни уже потушены. Легкое головокружение, как у ребенка после карусели.

По возвращении в Берлин одна из первых забот — ученицы школы в Грюневальде, которыми во время долгих ее отлучек занималась Элизабет.

Все труднее находить средства на содержание школы, и Айседора решила привлечь учениц к участию в спектакле. Она не в восторге от этой идеи, но другого выхода нет. Конечно, в идеале надо было бы найти правительство, признающее необходимость такого обучения и готовое взять на себя большую часть расходов.

В Германии она танцует с группой учениц под музыку Бетховена. После каждого выступления Айседора обращается к публике с просьбой помочь продолжать ее эксперимент. Но встречает почти полное непонимание. Начинает подумывать о России, которая всегда благосклонно ее принимала. Не проходит и нескольких месяцев после возвращения, а она уже вновь собирается в Петербург вместе с Элизабет и двумя десятками учениц. Ее мечта — перенести туда школу из Грюневальда. Увы, вскоре она поймет, что бороться с императорской балетной школой невозможно, и ее попытки вновь провалились.

Айседора подумывает о возвращении в Англию и летом 1908 года везет в Лондон маленькую труппу. И вновь разочарование. Несмотря на поддержку придворных и благосклонность короля Эдуарда VII, существенной помощи она не получает. Зато личный ее триумф несомненен. Королева Александра, леди Грей, герцогиня Манчестерская и все дамы высшего общества очень хотят видеть, как она танцует со своими маленькими ученицами. По-прежнему прекрасная Эллен Терри часто приходит в «Дьюк-оф-Йоркстиэтр». Она обожает детей и много занимается ими. Айседора встречается со своими старыми друзьями Галле и Эйнсли, которых не видела без малого десять лет. Они предаются воспоминаниям, говорят о сегодняшнем дне, строят планы на будущее. Но ей пора возвращаться, поскольку доходы от турне недостаточны, чтобы покрыть расходы на школу, и банковский счет опять пуст.

Сразу по возвращении Айседоре позвонил по телефону Шурман.

— Дора, могу сделать блестящее предложение. Импресарио Чарлз Фроман готов подписать с вами контракт на полгода для турне по Соединенным Штатам. Что думаете об этом?

— Полгода? Слишком много. Не хочу расставаться с дочерью.

— Все же подумайте, по-моему, стоит согласиться. Контракт вам обеспечит доход минимум в двести пятьдесят тысяч долларов.

— Сколько?

— Двести пятьдесят тысяч долларов. Этого хватит, чтобы создать школы танца во всех столицах мира.

— О'кей, Джо. Можете договариваться. Я собираю чемоданы.

В Нью-Йорк она приехала в августе, в страшную жару (Фроман настоял на том, чтобы первые представления начались летом, хотя Шурман сильно сомневался в правильности такого выбора). Ужасающая духота. Ночью нечем дышать. Все богатые ньюйоркцы спасаются от жары на океанских пляжах. Результат: полупустые залы и никаких отзывов в прессе. Сборы не превышают тысячи долларов в день. Все они уходят на оплату рекламы, музыкантов и аренду зала. Ни цента дохода. В Филадельфии, в Бостоне такая же удушающая жара: пятьдесят градусов в тени. И везде театры пустуют. Фроман в отчаянии и решает уменьшить расходы. Со стен исчезают афиши, вместо запланированных тридцати двух музыкантов остаются пятнадцать.