Книга Пойми и прости - Дж. П. Моннингер

— Почему ты спрашиваешь?

— Просто пытаюсь разбить на треугольники. Пытаюсь представить себе макет.

До чего же путешествия с Джеком отличаются от обычных. Мы изучаем колонны в маленьком итальянском городишке, пока большинство людей просто лежат на пляже или бесцельно бродят по руинам. Если бы я была с Констанцией, вопроса поиска достопримечательностей вообще не стояло бы: мы просто обошли бы все места, указанные в путеводителе, и на этом покончили бы.

— Тебе скучно? — спросил Джек, касаясь ладонями колонн и глядя вверх, на гладкий подъем камня. — Может, ты заскучала?

— Мне всегда с тобой скучно, поэтому сложно сказать.

— Еще бы.

— Еще в Европе я планировала узнать побольше о колоннах. Это входило в мой список дел.

— Я так и понял.

— Хочу сфотографировать тебя пару раз, — сообщила я.

— Ты напористая.

— Если ты решишь писать книгу, то фотографии тебе самому понадобятся. И даже если не решишь, то все равно захочешь себе фотку на месте, где стоял твой дедушка.

Он начал было что-то говорить, но потом пожал плечами. Я сделала полдюжины фотографий. Он улыбнулся. Это была ослепительная улыбка.

— Мне понравятся твои мама с папой? — спросил он, когда я наконец убрала телефон.

— Конечно. Почему бы и нет?

— Они, наверное, думают, что я из кожи вон лезу, чтобы заслужить твое сердце. Наверное, они решили, что я красавчик.

— И что в этом плохого?

— Значит, ты признаешь, что я красавчик. Я так и думал.

— В этом нет ничего такого. Мужчины — основная часть женского туалета. Я думала, ты это понимаешь.

— Давай найдем хорошее кафе на пляже и плотно пообедаем, — сказал он. — Сможешь похвастаться мной.

— Я на мели, Джек.

— Нам нужен хороший обед в Италии. Хотя бы один. Я угощаю.

— И вино? — спросила я, засовывая дневник себе в рюкзак.

— Много вина.

Я не смогла сдержаться и заговорила. Эта мысль призраком летала между нами с той самой ночи с механическим быком.

— Мы собираемся начать говорить вслух о том, что любим друг друга? — спросила я.

Я внимательно всматривалась в него, пытаясь понять реакцию.

— Ты первая, — сказал он.

— Нет, мальчишки должны быть первыми в этой ситуации.

— Почему? — спросил он, убрав руки с колонн и обхватив мою талию.

— Это один из законов вселенной. На самом деле мне даже кажется, что это указано где-то в периодической таблице.

— Я люблю тебя, Хезер. Теперь ты. Прямо вслух. Полностью.

— Я тоже люблю тебя, Джек.

— Теперь это часть нас. Нет пути обратно. Мы можем расстаться, но взять слова обратно нельзя.

— Хорошо.

— Такое чувство, словно я любил тебя и в прошлой жизни.

— И у меня. Я тоже это чувствую.

— Это ведь не значит, что мы должны прекратить влюбляться? Мы можем влюбиться еще сильнее.

— И влюбимся.

— Мы можем выдумать свой собственный мир. И жить так, как захотим, — сказал он мне на ухо.

— Да, — согласилась я.

Мы стояли и смотрели на колонны. Мне нравилось, что мы не знали их точного предназначения. Нравилось то, что мы посвятили себя друг другу там, где однажды стоял дедушка Джека. Это была великолепная маленькая деревня, прекрасная итальянская община итальянской Ривьеры. Казалось, что наша жизнь началась прямо сейчас, сразу же после того, как мы произнесли заветные слова. Все, что было до этого, — лишь прелюдия; все после этого стало Джеком. Мы стояли, пока стая голубей не приземлилась возле нас. Поблескивая зелено-сине-желтыми шеями, они подошли ближе, надеясь на угощение.

Париж

32

Что бы ты ни привез с собой в Париж, он заберет себе это что-то и только потом возвратит. Но только не в первоначальном виде, а изменив, иногда едва ощутимо, иногда более заметно, но обязательно забрав себе маленькую частичку тебя. Париж — воришка. Улыбчивый воришка, который отпускает шутки и обворовывает туристов. А ты не можешь противостоять, потому что это Париж, летний город, который погружается во тьму после десяти часов вечера, где кафешки зажигают фонари, а улицы заполняет аромат кофе, духов, жареных яиц и лука. В компенсацию за кражу Париж дарит восхитительные воспоминания, прекрасные моменты, а если ты согласишься на сделку, он одарит тебя еще щедрее. Иногда это волны Сены, пульсирующие у древнего побережья, или абсурдно открытый рот шпагоглотателя на Монпарнас, или же озорной блеск в глазах туриста, нашедшего кошелек на переполненной платформе.

Париж — это рука женщины, прикрывающая огонь спички, которую поджег мужчина за маленьким круглым столиком под каштаном за полчаса до ливня.

Я заметила Констанцию на другой стороне улицы, и мое сердце встрепенулось.

Я помчалась навстречу ей, а она — как всегда утонченная — навстречу мне. Мы обняли друг друга и закружились, чуть было не повалившись наземь под весом рюкзаков. Крепко обнявшись, мы отклонились назад, чтобы хорошенько разглядеть друг друга, а затем снова обнялись, но в этот раз еще сильнее, и ко мне вместе с огромным облегчением вернулось то, чего мне так не хватало.

— Ты потрясающе выглядишь! — сказала я, ведь она и правда сияла. Ее глаза горели от счастья, и этого мне хватило, чтобы понять: их с Рафом путешествие удалось просто на ура.

— Ты тоже! — сказала она, кивая, и мы многозначительно переглянулись, поспешно пытаясь передать друг другу свои впечатления.

— Тебе понравилась Испания?

— Очень, — ответила она. — А тебе Италия?

— Было чудесно. Мы мало видели, но было замечательно.

— А насчет Швейцарии…

Я не знала, с чего начать свой рассказ. Постепенно мы осознали, что Раф и Джек молча стоят позади нас и терпеливо ждут, пока мы наверстаем упущенное. Мы засмеялись, когда стало ясно, что мы попросту игнорируем мальчишек. Я обняла Рафа, а Констанция — Джека. Мы застыли на миг, не зная, что делать дальше.

— У меня есть одно местечко на примете, — сказал Раф, когда мы встали в небольшой круг, загораживая большую часть тротуара. — Мы с Джеком оставим вам сумки, а сами сходим кое-что выяснить. Вы ведь не против недорогого отеля?

— Конечно нет, — сказала я и посмотрела на Джека. Он кивнул.

Примерно так и образовался наш план. Джек и Раф провели нас до кафе рядом с вокзалом и оставили нам свой багаж. Мы заказали два кофе у жилистого престарелого официанта с седой шевелюрой, похожей на римский лавровый венок у висков. Он кивнул и побрел прочь. Я вытянула руки, и Констанция положила свои ладони в мои.