Книга Куприн. Возмутитель спокойствия - Виктория Миленко

Александр Иванович мысленно еще долго был в Балаклаве, откуда приходили неприятные вести. Он прочитал в «Русском слове», что Неплюев потребовал увольнения Левенсон и Аспиза. Последний вспоминал, что за них вступился балаклавский городской голова, утверждая, что их некем заменить. На что Неплюев якобы ответил: «Если не удалят, вышлю голову»[185].

Куприн тоже ходил по Петербургу в ореоле политического мученичества, и о причинах его высылки из Балаклавы немедленно родилась байка. Якобы Александр Иванович в сильном подпитии отправил телеграмму царю: «БАЛАКЛАВА ОБЪЯВЛЯЕТ СЕБЯ ВОЛЬНОЙ РЕСПУБЛИКОЙ РЫБАКОВ ТЧК КУПРИН». Вскоре пришел ответ: «КОГДА ПЬЕШЬ ЗАКУСЫВАЙ ТЧК СТОЛЫПИН».

Всерьез расследовать истоки байки мы не станем, иначе придется признать, что демократия тогда была невероятная: каждую шальную телеграмму подданного передавали царю, и тот на нее отвечал или поручал кому-то из министров. А вот допустить, что Александр Иванович, пародируя тогдашние сепаратистские лозунги, мог что-то подобное присочинить, можем. Хотя сам потом отпирался.

«Это было в знаменитые октябрьские дни, — рассказывал он. — Вдруг какой-то шутник, а может быть, наивный враг распустил слух, что я задумал “отложиться с Балаклавой от России и провозгласить себя президентом демократической рыбацкой республики”.

Всякий, кто знаком с моими политическими убеждениями, конечно, поймет нелепость даже самой мысли о подобном коварном заговоре с моей стороны. Но, представьте, вскоре после этого слуха меня выслали из Балаклавы»[186].

Тем самым писатель поддерживал версию, будто его выслали из-за этой байки. Может быть, сам и додумался вмешать сюда Петра Аркадьевича Столыпина, назначенного в апреле 1906 года министром внутренних дел и одновременно премьер-министром России. Литературная братия склоняла его имя на все лады, потому что, наводя порядок в стране, Столыпин занялся и совершенно потерявшей страх прессой.

Репрессивные меры не обошли «Мир Божий». В свете последних событий журнал еще более полевел и стал изданием откровенно социал-демократического толка. Мария Карловна, очарованная сотрудником редакции, красавцем меньшевиком Николаем Ивановичем Иорданским, вовсе перестала считаться с народником Богдановичем. Тот уже не мог сопротивляться, потому что был тяжело болен. И вот в августе 1906 года обласканный Иорданский поместил в «Политическом обозрении» «Мира Божьего» (№ 8) статью такого толка (один из ее пунктов — «Крушение “истинно-либеральной” политики г. Столыпина»), что журнал был закрыт, а редактор Батюшков отдан под суд.

В том же августе, в день 36-летия Куприна, вышла его статья «Армия и революция в России» в венской газете «Neue Freie Press» (1906. 26 августа. № 15103). Автор, снова пройдясь по порокам офицерства, напомнил иностранному читателю, что русская армия — крестьянская армия: «Если армию охватит пожар, то тем же пламенем будет воспламенено и крестьянство. Если взрыв произойдет среди крестьянства, то он зажжет и армию Мы в настоящее время накануне... бунта. Армия и народ обоюдно поставили себе это целью и взаимно подбадривают друг друга». Далее Александр Иванович выразил восхищение революционерами, которые не в пример офицерам «...действуют не по готовым образцам и не по мертвым канцелярским приказам, а по собственной инициативе и вдохновению, и в этом залог их силы». И в один прекрасный день, утверждал он, они ударят: «И нельзя ни одной минуты сомневаться в том, что... они обратят в бегство офицеров, выступивших для подавления восстания: ведь они нисколько не хуже и не лучше тех офицеров, которые постыдно, без боя сдавали целые эскадроны неприятелю, низко вели себя на восставших судах “Потемкин” и “Очаков”, и теперь, при взрыве недовольства среди солдат, совершенно потеряли голову. И этот первый пушечный залп будет сигналом к всеобщему разложению армии и к народному восстанию». Статья, перепечатанная многими русскими газетами, вызвала большую полемику.

С таким вот шлейфом — антиармейских суждений, запрещенного «Мира Божьего» и вовсю гремящего «Поединка» — Александр Иванович в сентябре 1906-го как ни в чем не бывало явился в Балаклаву. Он рассчитывал, что история с его выселением уже забыта. Осадное положение в Севастополе было снято. Коменданту крепости Неплюеву эсеры недавно сделали последнее предупреждение, совершив на него покушение. Чухнина же эсеры убили. Таким образом, его иск к Куприну, рассмотрение которого в апреле 1906 года было перенесено в Санкт-Петербургский окружной суд, остался без истца.

Словом, у Куприна были свои резоны. Были они и у Марии Карловны: она все еще ждала от мужа новой громкой вещи, а он говорил, что хотел бы написать о Балаклаве, о лове белуги.

На набережной они встретили Батюшкова, который с некоторых пор сопровождал их неотступно (об этом чуть ниже). Зашли к Аспизу, затем в «Гранд-отель», где Мария Карловна сделала фотографию: Куприн, Батюшков и Аспиз на балконе гостиницы. А потом разыгралась неприятная сцена. Перед Александром Ивановичем возник пристав Цемко, который его высылал. Аспиз вспоминал, что он был растерян: «...по закону он должен арестовать Александра Ивановича, но ему это тяжело и он просит немедленно уехать, так как иначе он, пристав, пострадает»[187]. Распоряжения о высылке никто не отменял.

Что Куприн мог возразить на это? Перед ним, как это бывало не раз, вырос приказ. Непрошибаемое «нельзя». И он — знаменитый писатель, кумир Петербурга — вмиг стал маленьким, жалким, нашкодившим кадетиком, которого сейчас возьмут и посадят в карцер. Это было страшное унижение, хотя он не подал виду и шутил:

В Балаклаву, точно в щелку, В середине сентября, Я приехал втихомолку, Но приехал зря. Не успел кусок кефали С помидором проглотить, Как меня уж увидали И мгновенно — фить.

(«Административная высылка»)

Куприн больше никогда не вернется в Балаклаву. Эту цену пришлось заплатить за славу «буревестника».

..А слава ширилась. Жизнь «Поединка» уже никак не зависела от воли его автора. Повесть зачитывали до дыр. В 1906 году ее переводы появились там, где были особо сильны антирусские настроения: в Польше и в Финляндии.

Сейчас, по прошествии столетия, можно трезво оценивать значение «Поединка». Повторимся: для России XX века это была одна из самых судьбоносных книг. С одной стороны, она была очень нужна. Сколько офицеров, узнав себя в персонажах повести, тогда призадумались, подтянулись, начали исправляться! В 1924 году белый генерал Петр Николаевич Краснов напишет Куприну о своем впечатлении от «Поединка»: «Мое сердце горело негодованием, лицо пылало от стыда — не на Вас, а на то, что такие сцены, такие картины могли быть найдены Вами в Русской Армии и могли послужить Вам яркими, незабываемыми типами. Уже тогда я понял, что многое блестит у нас не золотом, а позолотой, и со всею силою молодого организма я принялся за работу, чтобы исправить те прорехи, на которые Вы указали со всею силою Вашего таланта».