Книга Здравствуй, нежность - Дени Вестхофф

В течение длительного периода времени, который продолжался с того момента, как в сентябре 2004 года умерла моя мать, и до июня 2007 года, когда я официально вступил в наследование, мне приходилось заставлять других думать, что я еще не уверен в том, вступлю ли я в наследство. Хотя в глубине души я знал, я чувствовал это интуитивно с самого первого дня, что приму на себя это бремя. Я был готов отказаться от своей карьеры фотографа, что я в конечном итоге и сделал. Впрочем, я не думаю, что это была какая-то уж очень большая потеря, так как, несмотря на то что это дело позволяло мне жить достаточно безбедно, я был лишен необходимого таланта. Оглядываясь назад, я отдаю себе отчет в том, что все события, все испытания и опасности, которые могли приводить меня в уныние с сентября 2004 года, когда моя мать ушла из жизни, одинокая и всеми брошенная, лишь усилили мою уверенность и мое желание принять ее наследие и реабилитировать ее память. За последние семь лет я сделал немало, и это сплотило меня со многими людьми, даже с теми, кто был против моего вступления в права наследника. Некоторые, испугавшись объема работы, необходимого для приведения в порядок дел моей матери, думали, что я оробею и быстро откажусь от всего этого, оставив позади себя еще больший беспорядок. Другие, потрясенные бездной, которую нужно было преодолеть, и угрозами судебных разбирательств, которыми угрожала «орда», выражали опасение за мой рассудок и за мою семью.

Весной 2006 года ответ, обещанный администрацией, так и не пришел, не пришел он и в течение лета. И это молчание, я это точно знал, не было результатом какой-то небрежности или задержки в обработке досье, оно было явным выражением четкого и ясного отказа.

Я знал, что любой отказ администрации вообще, и в частности, господина Ширака, является окончательным и что любые новые попытки бесполезны. Я знал также, что ничего не изменится, если не произойдет какого-то крупного потрясения — например, выборов. Было начало осени 2006 года, я находился в тупике, но все еще в безопасности. Благодаря талантливому адвокату, которого я встретил после смерти моей матери — а он умело защищал меня от самых серьезных опасностей, — я не подвергался ежедневным нападениям сорвавшихся с цепи судебных исполнителей и не был выброшен на улицу. Но я не имел ни малейшего представления о том, как я смогу выбраться из сложившейся ситуации.

Сначала мне пришлось ждать, пока господин Ширак и его министр финансов покинут свои должности — и это должно было произойти в самое ближайшее время, через шесть месяцев, если быть точным, так как страна находилась в преддверии президентских выборов 2007 года. Если бы этому что-то помешало, я бы, наверное, впал в неистовство, что иногда случалось с моей матерью; я бы занимался всем, то есть ничем — какими-то фотоаппаратами, «Макинтошем», картинами — и, кто знает, может быть, я закончил бы свою жизнь в бесплатной столовой для бедных. Но это было бы огромной потерей в моральном плане, так как меня вынудили бы отказаться от прав наследования, что означало бы, что труды Саган будут проданы по частям на публичных торгах, чтобы хоть как-то расплатиться с долгами. Эта печальная гипотеза, которая время от времени крутилась в моей голове, означала бы также, что Франция больше не признает ее и тем самым покрывает себя позором, отвергая ту, кто так много дала ей, и которую в свое время так обожали почитатели ее таланта. (Это также означало бы, что я должен был бы взять свои чемоданы и покинуть Францию, чтобы никогда больше туда не возвращаться.)

У меня было ощущение, что творчество моей матери будет прибито к позорному столбу людьми, которые, вероятно, не так хорошо знали ее творчество или вообще не читали ее книги, и эта простая мысль еще больше усугубляла мое негодование. Я представлял себе, что моя мать, которая была известна в свое время разными выходками и глупостями, проводя время на вечеринках, играя в казино, приглашая всех к себе и быстро водя машину, может выйти из моды. Я понимал, что ее творчество, ее романы тоже могут быть забыты, отодвинуты на второй план или просто «убиты» той самой состоятельной буржуазией, пресыщенной и беззаботной, что спровоцировала «притупление интереса читателей». Я очень боялся, что вся работа матери будет выброшена в корзину. И уже был готов это понять и принять. В конце концов, она не была ни первым, ни последним из писателей, что растворились в небытии XX века, который не мог простить некоторым своим авторам недостатка реализма.

Но прежде чем выбросить все в корзину, я стал думать не об издателе книг моей матери, не о Министерстве культуры и уж совсем не о Министерстве финансов. Нет. Я подумал, что если уж кто-то и будет решать судьбу ее творчества, ее потомства, так это непременно должна быть публика, то есть ее читатели. Только они могут вершить судьбу ее «маленькой серенады», решать, нужно ли книгам Саган быть изданными в веке грядущем. Иначе и быть не могло. Ведь должен же был существовать хоть какой-то смысл в этом чудовищном беспорядке. А поэтому было необходимо, чтобы книги моей матери переиздавались, пусть это будет вопреки всему и наперекор всем. И я был готов к этому. Я был готов написать мировым лидерам, которые, как я знал, любили ее, — Биллу Клинтону, Михаилу Горбачеву, Эли Визелю,[52] был готов подать иск в Европейский суд, утверждая, что Франция не выполняет обязанностей по защите и поощрению своего культурного наследия. Наконец, в самом крайнем случае я был готов разбить палатку и растянуть большой плакат на улице Берси, на котором можно было бы прочитать: «Обязательно спасем писательницу Саган» (выделив слово «обязательно» курсивом). Я даже был готов — скрепя сердце — собрать всех представителей прессы. Думаю, эффект был бы гарантирован.

Я ждал чуда, но чудес не бывает. Моя единственная надежда заключалась в неизбежных президентских выборах, и, хотя я в тот момент был весьма далек от занятий политикой — судьба нации явно имела для меня второстепенное значение по сравнению с творчеством моей матери, — мне настойчиво порекомендовали написать письмо господину Саркози. Как оказалось, он был единственным, кто мог бы вывести меня из этого тупика, к тому же его шансы на победу крепчали день ото дня. В октябре 2006 года я переслал ему письмо на площадь Бово, в Министерство внутренних дел, в котором рассказал о своем горе, о непростой ситуации, выход из которой следовало найти незамедлительно. (Я также не преминул отметить тот факт, что Министерство финансов, где сам Саркози когда-то работал, не отвечало на мои просьбы.) Я получил ответ спустя всего две недели, что явно свидетельствовало о заинтересованности господина Саркози; он обещал сразу же поручить это дело министру по бюджету Тьерри Бретону и министру культуры Рено Доннедьё де Вабру.

Таким образом, я вернулся к тому, с чего начал, но все же мне удалось обратить внимание будущего обитателя Елисейского дворца на угрозу, нависшую над наследием моей матери. Я успокоился, надеясь, что после изменений, которые произойдут после ухода господина Ширака, ситуация изменится к лучшему и я смогу найти людей, готовых мне помочь.

Проклятие «дела Саган» было снято лишь много позднее. Долгие недели прошли с тех пор, как Николя Саркози весной 2007 года вступил на должность президента, а я по-прежнему бездействовал, мучаясь и ожидая чуда. В начале лета, а точнее, 26 июня 2007 года, я понял, что порядком пресытился обещаниями, и решил действовать наобум: в присутствии нотариуса я согласился на вступление в наследство моей матери.