Книга Александр Абдулов. Хочу остаться легендой - Александр Абдулов

Однозначно, успех фильма, в теперешнем моем понимании, это кассовые сборы. СМИ все равно напишут так, как напишут. Когда я снимался в «Мастере и Маргарите», меня спрашивали, не было ли какой чертовщины на съемках, а я отвечал, что чертовщина начнется после того как фильм покажут по телевизору. И в самом деле, после премьеры началось… Настоящий бал Сатаны…

У меня, как я говорил, сложные отношения с прессой, черт бы их побрал! Один раз в Самаре после премьеры «Женитьбы» сумасшедший был прием, зал просто выл от восторга, как в лучшие времена «"Юноны" и „Авось“». А у Саши Захаровой еще был и день рождения. Устроили самарцы вечер в нашу честь. Подошла ко мне девушка, пригласила потанцевать. На улице тридцать семь градусов жары, мы все никакие, но отказываться неудобно, и я пошел. Кто-то нас сфотографировал, опубликовал и под снимком дал подпись: «Пьяный разврат Абдулова» и якобы прямую речь этой девочки, что я-де к ней приставал. Так она, прочитав эту публикацию, прислала мне нотариально заверенное письмо, что ничего подобного не говорила. Сволочи, одно слово. Хорошо, что жена у меня умница, все понимает… А в другой раз после моего дня рождения в ЦДЛ в полвторого ночи наскочили на нас с Ярмольником два папарацци — и давай щелкать. Мы их взяли за фотоаппараты и потребовали уничтожить снимки. Один стер, другой нет. И что, мерзавец, придумал — опубликовал свою фотографию с кровью на лице и написал, будто мы с Ярмольником били их ногами. Да у меня двадцать свидетелей, что никто их не бил… Сам он себе нос расковырял и кровь по лицу размазал. В конце концов, мне это как мужику обидно — если бы я его действительно избил, черта с два бы он у меня до редакции добрался, разве что до больницы на «скорой». Да ну их к бесу…

Понимаете, я не люблю пустоты в своей жизни. Захаров ведь не может каждый месяц ставить для меня спектакли. Новый спектакль случается раз в год, раз в два года… Хочешь не хочешь, возникают пустоты. Их надо заполнять. Тут и появляются кино, театр, антрепризы… Но я заполняю пустоту своей профессией, а не иду в бизнес, не торгую булочками или памперсами. Хотя за первые три месяца жизни моей дочки я понял, что если кому-то и стоит поставить памятник, так это изобретателю памперсов…

Режиссура — это не профессия, это состояние души. Причем засасывающее. Я же после «Бременских музыкантов» дал себе зарок никогда больше этим не заниматься, чтобы не переживать еще раз весь этот ужас. И не удержался. Но сейчас я хотя бы постараюсь избежать ошибок, которые совершил тогда…

Я не чужд самокритики… Я же нормальный человек и понимаю, что на ошибках учатся. Теперь у меня каждый кадр заранее продуман, и не просто продуман, а нарисован. Комикс можно издавать.

Но я думаю о другой книге — воспоминания хочу написать. Столько встреч было интересных, не забыть бы. От Киссинджера до Жаклин Кеннеди и Сергея Параджанова…

Помню, когда Артур Миллер подвел ко мне человека познакомиться и сказал: «Это Генри Киссинджер», у меня руку свело, которую я ему уже было протянул…

А Жаклин Кеннеди… Если бы это событие произошло в моей жизни пораньше, то это могло бы свести меня с ума. Но я все равно был счастлив от того, что такая ослепительная женщина зашла ко мне в гримерную после спектакля. Не думаю, что многие американские актеры могли бы этим похвастать. Я, между прочим, нашел ход для книги мемуаров — обращение к отцу. Он ведь всегда был для меня главным судьей. И вот я, обращаясь к нему, говорю: «Как жалко, отец, что ты с ними не познакомился.»

После рождения дочери у меня начался новый этап в жизни. Полная переоценка ценностей. Я по-другому стал относиться к работе, к людям, к семье… Друзья говорят: «Саня, давай загуляем…», а я к Женьке… Это чудо какое-то…

АЛЕКСАНДР АБДУЛОВ. НАРОДНЫЙ АРТИСТ

И странная все же вещь — природа актера. Всеобщие любимцы, глашатаи судеб, чревовещатели сокрытой от глаз мудрости мира — и вот, пойди же, при всем том, в какие-то там Средние века их, к примеру, даже запрещали хоронить на кладбищах. Только за церковной оградой. Это за какие такие ужасные грехи? Хотя иногда, если спокойно и несколько со стороны про все это подумать, действительно, закрадывается в душу легкая чертовщинка: зачем бы это — взять и превратить свою единственную, настоящую, Богом и случаем данную жизнь в сырой и как бы неотесанный, подготовительный, что ли, материал для какого-то предполагаемого блистательного фантомного десятка, или даже сотни, других, выдуманных и, конечно же, вполне ненастоящих жизней? Что за странная жажда, нужда, потребность, необходимость — прожить их во множестве за срок одной?

Актеры, как и все мы, конечно же, бесконечно разнообразны и исключительно многолики. При этой верткости каботинных обличий роднит их и такая коренная черта — беззащитность. Наверное, объясняется это довольно прозаически, во всяком случае, практически. Они изначально зависимы. Эти другие их жизни-роли не с неба на них сваливаются. Роли им дают. Обычному человеку и в голову прийти не сможет вдруг всерьез попросить у кого-то себе другую жизнь. Как говорил Василий Макарович Шукшин, ни у кого из нас «билетика на другой сеанс не будет». У актера же главная его жизнь, в расчете на которую он и проживает свою условную, единственную, черновую, именно на каком-то там, только ему известном «другом сеансе»: ухитриться побыть и принцем, и нищим, и ангелом, и дьяволом. Отсюда, наверное, и образуется в самих их характерах странная, с трудом осознаваемая помесь надменности и смирения, великого нахальства запросто вести задушевные разговоры с миллионами незнакомых людей и столь же великой робости перед каким-нибудь занюханным театральным администратором, от которого, между прочим, зависит, не перепадет ли ему еще четвертинка чьей-то жизни. И каждый из них, конечно же, понимает некоторую ненормальность своего положения, каждый пытается к ненормальности этой как-то приладиться, одолеть в чем-то, что ли, свой природный артистический недуг. Тогда одни из них вдруг с сумасшедшей страстью активно углубляются в книги, начиная слыть в нормальной жизни «интеллектуальными артистами». Другие, наоборот, внезапно прекращают вообще что-либо читать, даже газеты и объявления, и начинают пить горькую, но и пьют как-то ненормально, страстно, самозабвенно, как-то даже не по-человечески. Третьи ударяются в денежные халтуры, вдруг стараясь сомнительным своим актерством на наивности и доверчивости неактерской части человечества зашибить немыслимую актерскую деньгу. Кто-то вдруг уходит не просто в религию, а норовит с той же немыслимой страстью прямо в схимники, в святые…

Трудно, практически невозможно представить себе спокойную, уравновешенную, обдуманную актерскую судьбу. Во всяком случае, мне такие не встречались. Да и знакомился-то я с актерской профессией «не по учебникам», а в пучинах настоящих, невыдуманных актерских судеб, где в большинстве своем актер был обыкновенно нищ, слегка пьяноват, любопытен, весел, грустен и старался до поры не интересоваться никакими другими текстами, кроме текстов своих ролей.

Я их люблю, я с ними провел жизнь. С такими, какие они есть, с такими, какие встретились мне в профессии. Женственные и мужественные одновременно, гордо-независимые, с постоянной, часто ненавидимой ими самими потребностью похвалы, без чего внезапно они способны впасть в какую-то необъяснимую, иногда даже смертельную тоску.