Книга Воспоминания командира батареи. Дивизионная артиллерия в годы Великой Отечественной войны. 1941-1945 - Иван Новохацкий

Вскоре лес расступился, и впереди, примерно в километре, показались окраинные дома города, который больше походил на большую деревню, но вдали, очевидно в центре, виднелось несколько зданий городского типа.

Остановились, залегли, в бинокли внимательно рассматриваем окраины. Прямо перед нами идет довольно широкая и прямая улица, видимо к центру города. Лежим с полчаса, противника не обнаружили, не видно никаких оборонительных сооружений, хотя бы окопов. Но улица пустынна, ни души, а это неприятный признак, какая-то причина удерживает население в домах. Скорее всего, в городе есть противник.

Решаю двигаться вперед, рассчитываю на внезапность. Нас, очевидно, еще не успели обнаружить, а значит, внезапность для нас — шанс. Инструктирую всех: на галопе врываемся по улице в город и, если встретим сопротивление, разворачиваемся на 180 градусов, назад. Пулеметчики должны прикрыть отход.

На полном галопе мчимся по улице. Она на 90 градусов поворачивает вправо. Поворачиваем туда и мы. Впереди, очевидно, центральная площадь, вся она заполнена народом, все повернулись и смотрят в нашу сторону, кто-то размахивает красным флагом.

От неожиданности мы даже испугались: ожидали противника, а здесь огромная толпа мирных жителей, большинство из которых женщины, много детей. Сдерживаем своих разгоряченных скачкой коней. Из толпы выходит высокий седой старик, рядом с ним еще несколько человек, очевидно городское начальство. В руках у старика поднос с хлебом и солью. Толпа возбужденно, приветливо гудит.

Спешиваемся, подходим к старику и его ассистентам. На ломаном русско-румынском языке старик в нашем лице приветствовал вступление в город Красной армии. Как потом оказалось, это был местный староста, хотя он и был одет в простую крестьянскую одежду, в то время как его сопровождающие были одеты по-городскому.

Отведав хлеб-соль, я поблагодарил горожан за теплую встречу и, конечно, первым делом спросил, есть ли в городе немцы. Мне ответили, что немцы ушли из города дня три назад и сейчас здесь нет ни одного вражеского солдата. Отлегло от сердца.

На городской площади ликование, наши солдаты окружены людьми. Угощения, поцелуи, кто-то поет нашу песню «Катюша», отчаянно коверкая слова. Трудно представить, что буквально неделю назад Румыния была союзницей Германии и воевала против нас. Но ведь политика политикой, а здесь простой народ, которому война приносит одни беды.

Ликование было искренним, неподдельным, душевным, мы это хорошо чувствовали. Обычные люди, какими были, в сущности, и мы, лучше и искренней понимают друг друга, чем политики.

Подошли ко мне несколько румын, хорошо одетые, и сразу видно, что это не простые горожане. Среди них знакомый уже высокий седой старик. На ломаном русском языке он представляет мне: директор школы, начальник местной полиции, директор магазина и т. д. Со всеми здороваюсь за руку. Спрашиваю у старика, где он учил русский язык. Правда, лексикон его и выговор таковы, что надо еще догадаться, о чем он говорит. Старик отвечает, что во время Первой мировой войны он находился в русском плену и тогда немного научился говорить по-русски, но прошло ведь уже восемнадцать лет и многое, конечно, забылось.

После официальной церемонии знакомства с местной знатью отзываю в сторонку старика и высказываю ему просьбу о покупке продовольствия. Он быстро дает согласие, подзывает кого-то, очевидно из администрации города, и дает ему указание о выделении продуктов.

Подзываю старшину и направляю его за продовольствием. Предупредил, что рассчитываться буду я. Нам уже выдали румынские деньги леи.

Ко мне подходит директор школы и пытается что-то объяснить, куда-то приглашает. Ни я, ни мои офицеры не можем понять его просьбу. Наш румынский лексикон ограничен несколькими фразами бытового уровня, найти общее понятие мы не можем.

Вскоре приводят молодую девушку, которая довольно сносно говорит по-русски. Оказалось, что до войны она два года жила в Кишиневе, и там научилась говорить и понимать русский язык. Она перевела мне, что местное общество приглашает русских офицеров на банкет по случаю вступления Красной армии в город. Я пытаюсь объяснить, что мы только небольшая разведгруппа, а основные войска будут позже, но это их не смущает, впрочем, нас тоже, к тому же мы уже проголодались и подкрепиться совсем нелишне. Конечно, мы не обучены никакому официальному этикету, да и что такое банкет, имеем смутное представление, тем более что уже больше двух с половиной лет на фронте и нам не до этикетов.

Втроем идем к дому директора школы, где, как нам сказали, накрыт праздничный стол. Он неподалеку от того места, где мы «митинговали». В комнате сервирован длинный стол, по нашим фронтовым понятиям — изысканной посудой и утварью. Присутствуют одни мужчины. Кроме уже знакомых нам, здесь местный священник и еще двое-трое других мужчин, по праву хозяина их представляет директор школы.

Он что-то говорит, за ним выступает мэр. Мы внимательно слушаем, хотя ничего не понимаем, но очевидно, они приветствуют Красную армию. Я встаю и держу «ответную речь»: несколько слов благодарности за теплую встречу, в том смысле, что мы рассчитывали напороться на противника, а напоролись на приятное гостеприимство. В общем, обменялись тостами.

Выпили по маленькой рюмочке румынской цуйки — это румынская водка, светло-желтого цвета, градусов 25–30. Рюмочки миниатюрные, на длинных ножках, объемом чуть больше наперстка. Я впервые вижу такие. Мы привыкли пить из солдатской кружки, а чаще всего из консервной банки, и напитки значительно крепче — водку или спирт, а тут цуйка, да еще комариными дозами. Мы-то и держать эти рюмки своими заскорузлыми руками не умеем, но виду не подаем, вроде бы банкеты привычное для нас дело.

Звучат тосты: за Сталина, за Красную армию, за короля Румынии Михая. Наши гостеприимные хозяева разгорячились, а у нас, как говорят, ни в одном глазу. Подзываю одну из девушек, обслуживающих стол, объясняю ей, чтобы она принесла кружку, какой наливает цуйку в графины. Кажется, поняла и вскоре приносит бокал граммов на двести, прошу ее принести еще, сколько есть. Вскоре появляются бокалы.

Мы со взводными наливаем себе по бокалу, произносим тост за присутствующих за столом и дружно, без запинки выпиваем до дна. Румыны, раскрыв рот, с испугом смотрят на нас. Мы с удовольствием закусили и наливаем по второй. Подвыпившие румыны осмелели и решают последовать нашему примеру, увидев, что и после второй мы чувствуем себя не дурно. В общем, начался обмен опытом — как надо пить по-русски. Мы учили местную аристократию своим обычаям.

Вскоре банкет превратился в веселую пирушку. Через некоторое время пришел старшина Буков, докладывает, что повозки загружены продовольствием полностью и что за них насчитали 115 рублей нашими деньгами.

Выхожу на улицу и пытаюсь рассчитаться. Достаю сторублевую купюру — на ней, как известно, написано «десять червонцев» — и несколько десяток, на которых написано «один червонец». Подаю, румын с недоумением смотрит на меня, а я пытаюсь выяснить, в чем дело. Присутствующий здесь староста говорит, что надо 115 рублей, а вы даете 12 (то есть одну сотенную и две десятки). Пытаюсь объяснить, что червонец — это десятка, но на деньгах написано слово «один», и это вызывает недоумение румын. Пытаюсь найти рубль, чтобы доказать, что мы их не обманываем, но такой купюры у меня нет.