Книга Ловцы душ. Исповедь - Елена Богатырева

Вдруг его кольнуло нехорошее предчувствие. Он подошел к столу, раскрыл папку, в которой хранил альбомные листы, переворошил все, чтобы убедиться… Вчерашнего рисунка не было! Он выбежал из дома и на поляне увидел Петракова.

Стоило только взглянуть на того, чтобы понять — разговаривать с ним бесполезно. Он был похож на отключенную машину. Все на месте — а смысл ушел. Глаза его были пустыми, в них светилось одно только безграничное удивление и горечь. Листка возле него не было, а значит, нужно было искать Бориса. Пойти он мог куда угодно. Но если заглянул в листок, то обязательно пойдет на то место, куда его всегда манило…

Был один утес недалеко от озера. Борис показывал его им не раз. Утес был даже не вертикальным, он нависал под углом приблизительно в шестьдесят градусов. А на самом верху — ровная площадка. Борис смотрел на утес с вожделением, но каждый раз здравый смысл удерживал его от того, чтобы попробовать добраться до площадки. Такой эксперимент действительно был опасен, к тому же у подножия утеса лежали огромные валуны, угрожающе ощерившись острыми краями.

Данила добрался до утеса перед самым заходом солнца, когда его край, как медовый пирог, еще торчал над горизонтом. Но позади уже зажглись первые бледные звезды, а с другой стороны над лесом сгущалась чернильная синь надвигающейся ночи.

Борис стоял наверху, на площадке, подняв руки. В тот момент, когда Данила выбрался из леса и разглядел его, он испустил крик, похожий то ли на победный клич, то ли на вопль сумасшедшего. Данила замер. В высоко поднятых руках Бориса в последних солнечных лучах поблескивало что-то белое. Значит, он тоже…

То, что произошло дальше, Данила не забудет до конца своих дней. Борис встал на край площадки, раскинул руки, словно птица, и… Он словно взлетел сначала вверх, и у Данилы затеплилась сумасшедшая надежда… Но потом рухнул вниз так стремительно, что, когда звук глухого удара долетел до Данилы, его разум все еще отказывался верить в произошедшее…

Он не сразу справился с собой. Пока солнце не скользнуло за горизонт, он стоял в оцепенении. Мысль о том, чтобы пойти к Борису, была невыносима. Но еще более невыносимой была мысль, что он виноват…

Борис лежал на камнях лицом вверх. И камни вокруг были забрызганы кровью. Но белый альбомный лист, лежащий возле самой его головы рисунком вниз, оставался девственно-чистым. Ни одна капля крови не коснулась его, словно он был заколдован.

Данила поднял бумагу. Руки его дрожали. Он боялся теперь даже мельком взглянуть на нее. В полной темноте ему пришлось возвращаться назад, к дому. Первым делом он спрятал лист в папку и положил ее под тюфяк, на котором спал. Петраков стоял неподвижно у двери, словно часовой, но по-прежнему не шевелился.

* * *

Данила похоронил Бориса у самого подножия утеса. «Так вот, — думал он, — каково на самом деле подножие Твое! Я искал счастья и радости, а нашел лишь смерть и безумие! И все это сотворил я, и я один во всем виноват…» Он глотал слезы, засыпая своего веселого друга землей. За тот час, что он работал лопатой, слезы выжгли его сердце, и он не скупился на проклятия Тому, кто, по его убеждению, мог бы быть гораздо менее жесток.

Вернувшись домой, он попытался отвести Петракова в дом. Но тот, похоже, не мог самостоятельно двигаться. Тогда Данила поднял его на руки и отнес на кровать. Петраков так и не пошевелился — лежал в неестественной позе: с поднятыми руками и скрюченными пальцами. Ноги его по-прежнему были полусогнуты. Глаза погасли. Если утром в них стояло безумие, то теперь светилась лишь пустота. Безумие опустошило его душу. В ней не осталось ничего. Петраков в одночасье постарел. Его седеющие волосы сделались совсем белыми. «Но он, по крайней мере, жив, — подумал Данила. — И я нужен ему».

В тот день ему казалось, что он теперь всю жизнь проживет здесь в лесной избушке, рядом с сумасшедшим другом, который столько лет был его наставником. Он должен искупить свой грех, и это искупление затянется на долгие годы. Только смерть станет последним шагом в этом искуплении.

Данила вышел на поляну и развел костер. Он должен был немедленно спалить рисунок. Нет никакого имени Бога. Есть только дьявол, который сует свой нос в дела человеческие. Человек слаб и глуп. Когда ему кажется, что он поднимается к небу и прислушивается к Его голосу, он всего лишь спускается к собственной Тени и беседует с дьяволом.

Языки пламени рвались вверх, к небу, сухие поленья трещали так громко, что заглушали дребезжание осколков его разбитого сердца.

Этот ключ — в никуда. Он сожжет, уничтожит его. Чтобы никто больше никогда не пострадал.

Огонь призывно гудел, но Данила медлил. Все, к чему он стремился так долго, все, чему радовался, все, чего боялся, рухнуло за сегодняшний день. Произошел обвал. Впереди зияла бесцельная пустота. Дорога брала начало у его ног, и он мог пойти на все четыре стороны, но что толку коптить бездушное небо, если нет цели, если нет смысла, а главное — веры.

Костер догорел к середине ночи.

Данила не сжег лист.

Он оставил его себе, как безнадежно больной припасает яд на тот случай, когда больше не в силах будет выносить страданий, причиненных болезнью. Если Петраков погибнет, знак станет последним шагом на пути искупления. Он покончит с собой таким образом.

На следующий день Данила поднялся ни свет ни заря. Петракова в доме не было, и у него затеплилась надежда… Но стоило ему выйти, как надежда тут же обратилась в ничто. Петраков сидел, прислонившись спиной к березе, и пустыми глазами смотрел на пепелище.

Данила сварил кашу и попытался покормить друга. Он уговаривал, заталкивал ложку тому в рот, он кричал, топал ногами и плакал как ребенок, но каша только стекала изо рта Петракова, а взгляд оставался пустым и безжизненным.

Данила упал на траву и завыл. Без еды Петраков умрет через несколько дней, и он ничего не сможет сделать, как только смотреть на медленную смерть своего наставника. Но ведь должен же быть какой-нибудь выход! Он не вынесет еще одной смерти!

Взвалив Петракова на плечи, Данила прошел что-то около километра, когда понял: ему не осилить дорогу. Он был худым и роста небольшого. Петраков был тяжелее него в два раза. Даниле пришлось вернуться в дом и принести старое одеяло. Еще два километра он тащил друга волоком по земле, поминутно останавливаясь, чтобы передохнуть. У реки Шалы он устроился на ночлег. Ногу Петракова продел в петлю, а другой конец веревки обмотал вокруг пояса. Не хватало еще, чтобы он пропал куда-нибудь утром. До ближайшей деревни нужно было пройти еще километров десять. А завтра с утра — переправиться через реку. Сегодня ему это было уже не под силу…

Три дня, выбиваясь из сил, он тащил Петракова по лесу. Ел кору с деревьев, ягоды, грибы, которые попадались крайне редко: лето было жарким, без дождей. В деревню он отправился один, привязав на всякий случай Петракова к дереву. Время от времени тот словно оживал, перемещался куда-нибудь, менял позу и снова застывал как кукла, у которой кончился завод.