Книга Янтарные цветы - Джулия Хиберлин

– Запахи очень тесно связаны с памятью. Ты знаешь, кто такой Марсель Пруст?

– Если я отвечу «нет», то провалю какой-нибудь тест?

Мне прямо не терпится сказать Лидии, что сегодня его козырь – депрессивный французский философ с гусарскими усами. Какой прогресс! Мою последнюю врачиху Лидия окрестила Цыпой после того, как та предложила мне почитать «Куриный бульон для души».

– Это не тест. В моем кабинете ничего нельзя «провалить», Тесси. – Он говорит предсказуемо-терпеливым и, подозреваю, немного усталым тоном. – Один из персонажей Пруста вспоминает забытое событие из своего детства после того, как вдыхает запах намокшего в чае печенья. Ученые давно гоняются за теорией о том, что запахи способны освежать воспоминания. Обонятельная луковица находится рядом с той частью нашего мозга, где хранится прошлое.

– Выходит, это все-таки тест. Вы хотите, чтобы я попыталась освежить память с помощью запахов.

– Можно попробовать. Есть ли такие запахи, которые стали тебе… неприятны после случившегося?

Арахисовое масло, арахисовое масло, арахисовое масло! На прошлой неделе папа устроил нам с Бобби допрос о том, как целая банка «Джифа» попала в мусорное ведро. Бобби меня не сдал.

Мои ноги внезапно сводит судорогой.

– Тесси, что происходит?

Я не могу дышать. Подтянув колени к подбородку, затыкаю пальцами уши.

– Почему я ничего не помню? Почему я не помню?!!

Он обнимает меня и что-то говорит. Я кладу голову ему на плечо. Он слегка каменеет, потом расслабляется. Его тело – горячее, как грелка, как папа. Не знаю – и, если честно, знать не хочу, – положено ли психотерапевту так себя вести с пациентами.

Он – это тепло.

Тесса сегодня

Я провожу в душе сорок пять минут, но легче не становится. Обойдя весь дом, я открываю холодильник, достаю апельсиновый сок и захлопываю дверцу. Беру со стойки телефон. Позвонить Чарли? Биллу? Джо? Нет, нет, нельзя.

Захожу на «Фейсбук». Подключаю к колонкам старый айпод Чарли и врубаю музыку на полную громкость: гулкое вибрато Келли Кларксон мягко массирует мой мозг. Привожу в порядок кухонную утварь, журналы, почту, разбросанную бумагу и блокноты дочери. Несколько раз раскладываю и складываю оставшийся отрез сатина. Словом, наполняю прямыми и четкими линиями наш дом, в котором вещи обычно беспорядочно катаются по воле бурливых волн.

Я хочу, я должна знать, что хранится в коробке, которую семь часов назад нашли рядом с штормовым убежищем Лидии. Со своего наблюдательного пункта под свесом крыши я только разглядела, что коробка была металлическая, около двенадцати дюймов в ширину, и легкая – криминалистка без труда подняла ее руками в голубых латексных перчатках. А потом полицейские стали очищать двор от посторонних людей вроде меня. В поднявшемся гаме и суете Джо на меня даже не взглянула. Билл и помощница окружного прокурора стояли сбоку от люка и, скрестив на груди руки, наблюдали за происходящим.

Стук в дверь – быстрый, тройной – возвращает меня к реальности. Я окидываю себя беглым взглядом – одета хоть? Не совсем. Ноги голые. На мне только старая армейская футболка Лукаса, которая заканчивается примерно в четырех дюймах от кружевной полоски, которую в «Виктория сикрет» называют нижним бельем. Лифчика под футболкой нет. Я быстро хватаю шорты из стопки чистой одежды на диване и запрыгиваю в них.

Снова стук. И опять.

Шорты – дочкины, и они полностью закрыты футболкой, как будто их и нет. Ладно, годится.

Я смотрю в глазок. Билл.

Его лицо идеально помещается в овал глазка – похоже на крошечный портрет в старинном медальоне. Волосы влажные и зализаны назад. Я прямо-таки чувствую исходящий от него запах мыла.

Я знаю, он пришел не о Лидии разговаривать. Мы едва не поцеловались на том тротуаре. Безмолвная беседа шла между нами с тех пор, как он врезался головой в мою люстру из галвестонского морского стекла.

Я открываю дверь. На нем потертые «левайсы» и легкая вопросительная улыбка на лице, которая сегодня вечером сулит мне одни неприятности. Я не могу оторвать взгляда от его губ. В каждой руке по бутылке вина. Красное и белое. Как предусмотрительно – он ведь не знает моих предпочтений. Я не хочу ни того ни другого. В такие вечера я пью пиво и только пиво. Температура воздуха между нами ощутимо растет, кожей чувствую. Притворство, здравомыслие, отрицание, моя четырнадцатилетняя дочь и тот факт, что у него наверняка просят удостоверение личности при покупке алкоголя, – все это куда-то исчезло после того, как я разрыдалась в его объятьях. С тех пор Билл почти ни словом со мной не обмолвился, просто не было нужды.

Сейчас мы с ним – те же, кем были до разговора на тротуаре. И одновременно – совсем другие люди.

– Плохая идея, – говорю я.

– Нет, – говорит он, и я открываю дверь чуть шире.

У меня есть три важных правила секса.

Никаких случайных связей, у нас должны быть серьезные отношения.

Никакого секса в моем доме, на моей кровати.

Свет должен быть выключен.

Билл оставляет вино на стойке и пинком закрывает дверь. Молча. Прижимает меня к стене. Его тело еще хранит прохладу ночного воздуха, но губы и пальцы подобны блуждающим огням. Я обвиваю руками его шею, поднимаю голову, прижимаюсь всем телом. Уже очень, очень давно я не чувствовала такой уверенности в том, что мне стоит жить. От этого голова слегка идет кругом.

Он обхватывает пальцами мой подбородок и смотрит мне в глаза – долго, решительно, давая понять, что абсолютно уверен в своих действиях. А я думаю: если сейчас отвернуться, уйти, все еще будет нормально, как будто между нами ничего не произошло. Но он вновь наклоняется меня поцеловать, и я исчезаю. Хоть бы этот запретный танец в коридоре длился вечно. Руки Билла уже скользнули под мою футболку и гладят спину.

Я не возражаю, когда он поднимает меня на руки и несет по коридору в спальню. Только обхватываю ногами его талию и прижимаюсь губами к его губам.

В спальне он опускает меня на кровать и головой снова задевает люстру, которая тут же принимается тихонько журчать. Снимает футболку с меня, потом раздевается сам. Мы падаем на мою мягкую, неубранную постель и тут же сплетаемся в одно целое, как будто занимались любовью уже тысячу раз. Я закрываю глаза и ухожу на дно реки.

– Тесса, какая ты красивая, – стонет он, горячо дыша мне в шею. – Просто с ума схожу.

«С ума схожу».

Заученная фразочка? Или последняя надежда остановиться, образумиться?

Я слегка отстраняюсь, но так, чтобы Билл не увидел шрам у меня под ключицей. Пока он был слишком занят и ничего не заметил. Я всегда за этим слежу, сколько бы ни выпила, как бы ни была влюблена. Я протягиваю руку к выключателю – и замираю. Свет настольной лампы освещает только половину его лица, вторая остается в тени. На ум приходят все существующие клише: свет и тьма, жизнь и смерть, правда и ложь, комедия и трагедия, добро и зло, инь и ян.