Книга Гроза в Безначалье - Генри Лайон Олди

Внешне Сатьявати ничего особенного не делала: помогала ставить сети, ждала в челне или просто смотрела на реку. Но улов всякий раз был отменным! Пару раз Юпакша пробовал из интереса оставить дочь дома — и что бы вы думали?!

Попадалась в основном мелочь, да и той негусто!

— Говорил тебе — удача от девки! — шептал староста по ночам жене, когда считал, что дочь уже спит. — Рыбы сегодня — валом! А вчера? А третьего дня?! Видишь, выручки хватило и дом подлатать, и тебе сари новое справить, и дочке сандалии, глядишь, скоро вторую корову купим!

— Так-то оно так, — боязливо вздыхала жена, — да только чует мое сердце: добром это не кончится!

И ведь что характерно: баба как в воду глядела!

Заявилась в поселок странствующая ведьма-яджа. Как увидала яджа Сатьявати (той уже одиннадцать исполнилось, а на вид — и все пятнадцать, скоро замуж пора) — мигом пристала к старосте хуже репья: отдай да отдай дочку в ученицы! Чую я в ней силу, мол, скрытую, такая из подкидыша ведунья выйдет, что и меня переплюнет — перетянет!

Подумал Юпакша, подумал — и впрямь, что ли, дочку в учение отдать?

Кликнул Сатьявати:

— Пойдешь в ведьмы? Яджусы колдовские гнусавить, чирьи заговаривать, зелья составлять?

А девка уперлась: не пойду, и все!

— Ладно, — шамкает яджа, — дай я с ней до вечера потолкую. Глядишь, передумает.

Согласился Юпакша.

Увела яджа девчонку за околицу, а под вечер пришла Сатьявати обратно, косо глянула на приемного отца — и шмыг в дом. А за ней яджа ковыляет.

— Нет, — говорит, — не взять мне девки. Силы в ней поболе моего будет, и не хочет та сила моей науки.

Говорит, а сама трясется как в лихорадке, глаза испуганные, хорьками шныряют — это у ведуньи-то! И бочком-бочком да прочь, по дороге, даже переночевать не осталась, это на ночь-то глядя!..

Через неделю первая беда и приключилась.

Прижали трое парней на опушке Сатьявати — и в кусты потащили. Радуйся, смеются, девка: из-за вони твоей тебе все равно вовек замуж не выскочить, а с нами хоть удовольствие получишь. По обычаю пишачей-удальцов. Мы, говорят, ради тебя на все согласные — и ржут как жеребцы. Дай лучше добром — потом спасибо скажешь!

А она возьми и ответь:

— Берите, коль возьмете! Отбиваться не стану. Кто первый?

Парни поначалу растерялись, а после один на девку полез кобелем и вдруг как заорет! Сорвался голышом и заячьей скидкой! Словно бхута увидел.

Остальные в толк взять не могут — прищемила его девка, что ли? Мужскую гордость отбила? И к паршивке, сразу оба. Для начала поколотить решили, чтоб не ерепенилась, ну а после использовать, теперь и Сатьявати отбиваться стала, зенки безумные, воет по-непонятному, царапается…

Девкино счастье — Юпакша на крики прибежал. Он-то прибежал, а охальники от бывшего разбойничка долго после по лесу улепетывали. Вернулся приемный отец, кулаки почесав — Сатьявати на прежнем месте стоит, по сторонам смотрит, вроде что-то вспомнить пытается.

— Что, — спрашивает, — со мной было, тятя[43]? И эти… куда подевались?

Память у девки отшибло. Не до конца, но того, что с ней парни творили, не помнит! И как сама отбивалась — тоже.

А на следующий день у парня, что первым убежал, хозяйство его мужское и взаправду отсохло. Вскоре и сам помер. Двое других тоже недолго живы были — один в реке утонул, хоть и плавал лучше водяной змейки, другой в лесу пропал. Даже тела не нашли.

Вот тогда-то люди к Юпакше и заявились.

«Ты, — говорят, — человек уважаемый, староста наш, и про тебя или там жену твою мы и слова худого сказать не можем — да только дочку твою приемную, подкидыша рыбьего, в поселке больше не потерпим. Трое парней через дуру сгинули, а что дальше будет? Убивать девку не станем, греха на душу не возьмем — а только чтоб ноги ее здесь больше не было!»

Подумал Юпакша, почесал в затылке — против мира не попрешь. И отвез дочку на йоджану ниже по течению, к тому месту, где Ямуна с Гангой встречается. Грести Сатьявати хорошо умела — вот пусть и работает перевозчицей. Сам сложил хижину на берегу, харчей кой-каких оставил, лодку, два весла запасных, снасть рыбацкую, утварь всякую, обнял на прощание — и в обратный путь.

Навещать будет, сказывал.

И навещал время от времени.

Так и стала она из подкидыша перевозчицей. Работа не девичья, конечно, но ничего другого она и не умела. Разве что рыбу ловить — так на одной рыбе не проживешь…

2

…Заслушавшись, Гангея даже не заметил, что девушка перестала грести и челн потихоньку сносит течением южнее намеченного островка.

— Да, тяжело тебе пришлось, — искренне посочувствовал юноша. — А дальше как жить думаешь?

— Не знаю, — пожала плечами девушка, не спеша, однако, снова браться за весло.

— Замуж бы тебе выйти, что ли? За хорошего человека…

— Да какой же хороший меня замуж-то возьмет, такую?!

Сатьявати еле сдерживалась, чтоб не зарыдать в голос, и глаза ее предательски блестели.

— А что? Ты красивая! — На сей раз юный аскет ничуть не погрешил против истины. — А запах… запах — это ерунда… тебе надо какого-нибудь подвижника упросить! У них Жара-тапаса знаешь сколько?! Горы сворачивают — что им твой запах!

— Правда? — Девушка непроизвольно подвинулась ближе к Гангее, отложив весло на корму. — Нет, я, конечно, слышала про великих мудрецов… А ты хоть одного такого знаешь?

Взор Сатьявати лучился отчаянной надеждой, бритвенным лезвием вспарывая душу, кровь юноши закипела, и он чуть было не брякнул сгоряча: «Понятное дело! Мой гуру, Рама-с-Топором, может…»

«Может-то он может, — одернул себя Гангея, — а вот захочет ли? Хорош я буду: наобещаю с три короба…»

— Ну… — замялся юноша. — Норов у них, у подвижников… сегодня спасет, а завтра проклянет!

И поспешил сменить скользкую тему.

— Пойми, дело не в подвижниках. И не в запахе. Я ведь сижу рядом с тобой — и запах мне ничуть не мешает! А раз я сумел, значит, и другой найдется…

— Другой? — странно охрипшим голосом переспросила Сатьявати. — А почему не ты? — И ученик Парашурамы почувствовал, как девичья ладонь легла ему на колено, обожгла прикосновением и двинулась вверх, к краю короткого дхоти. — Ведь я тебе не противна?

— Ты? Ну что ты?! Даже наоборот, ты мне нравишься… — Гангея плохо соображал, что говорит, потому что теперь обе ладони девушки гладили его тело, и все существо сына Ганги трепетало от ласки, юношу бросило в жар, в паху сладостно и мучительно заныло.

Он и не подумал отстраниться, завороженный новыми ощущениями: подобное ему доводилось переживать впервые.