Книга Лето, в котором тебя любят - Игорь Гуревич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну ты и сволочь!
– Да ладно, не сволочнее тебя. Неужто вздрючили?
– С чего взял?
– Дома вот сидишь, меня сволочишь.
– Чтоб я тебя больше никогда…
– Да не вопрос. Сказал бы сразу «нет», а ты – как кошка с мышкой. И вообще, никогда не говори «никогда», – и писатель положил трубку.
Главред постоял несколько секунд, слушая протяжные гудки, потом рухнул на кровать и… засмеялся, нет, заржал истошно и заразительно, до слез облегчения. Катарсис. «Ну, Матвей, ну сукин сын, дай тебе Бог здоровья!» А сказочка-то и вправду была хороша. Да, жаль, не формат…
Мне позвонили:
– Сказку сочините?.. Для газеты. Тема свободная. К завтрашнему дню.
Нормально! Вот так – хлоп! И сказка готова. Но забавно…
Пока ехал с работы, вспоминал. Дома маленькому сказки рассказывали? Вроде как да, но это больше было похоже на Пересказки. Ну, в смысле, «Колобок» в отцовском пересказе или «Красная Шапочка» в мамином варианте между кухней, стиркой и шитьем.
Ну а я, я-то своим детям сказки рассказывал? Было дело. Но тоже все больше Пересказки, а еще лучше читки – перед сном, Маугли, Винни-Пух и еще, еще… Питера Пена, Нарнию, помнится, сам впервые прочитал для себя вслух при самых благодарных слушателях на свете. Упоение! Катарсис!
Но чаще на ночь пелись песни. Колыбельных, кроме «Спать пора» и «Месяц в окошко глядит», не знаю. Застольные или блатные исключались изначально. Особой любовью – на бис – пользовались патриотические. Особенно одна. Вот ее и расскажу, как сказку, вернее, Недосказку с исправлением грустного конца.
В общем, слушай, дружок. Было это давным-давно. В стране с высокими травами, чистыми озерами, густыми лесами и красивыми людьми. Самых красивых и смелых звали Комсомольцы, и бились они за счастье всех людей с силой темною. И скакали они на конях по степи, и рубили саблями врагов. Как-то раз дружина Комсомольская сабель в триста собралась вдали за рекой ночной, тихой. Собралась, огни разожгла. И отправил командир, вожак Комсомольский, отряд боевой в поля, на разведку. И только перебрался отряд через реку, как навстречу им засверкали штыки. И началась сеча.
Смело, дружно бились Комсомольцы. Дрогнул враг, побежал. Помчались бойцы следом за врагом. И был среди них один Боец Молодой самый смелый, самый отважный. Лучше всех он бился с врагом, в самую гущу вражью врезался, рубил саблей направо, налево.
И вдруг Боец Молодой головой вниз поник и упал у ног своего верного боевого друга – Вороного Коня. Сразила отважного Комсомольца вражья пуля, прямо в грудь молодую попала. Раскинул он свои сильные руки, закрыл карие очи и прошептал запекшимися губами:
– Конек мой Вороной, передай дорогой, что я честно погиб за рабочих…
…На этой трагической ноте песня кончалась, отряд возвращался из разведки к дружине.
И дети мои каждый раз просили: «Еще!». И я пел на бис, думая, как же старая песня проникает в души моих детей! Что же в ней есть такое, что связь поколений – как на ладони? И я сам напеваю до кома в горле…
И только теперь я понял – в другом дело, в другом. Не получалось сказки никак, не было в ней счастливого конца. И просили дети «еще» в надежде, что вот сейчас придет этот счастливый сказочный конец. А песня не дарила его. Взамен этого предлагала суррогат всеобщей классовой победы над врагом, что было идеологически очень правильно и оправдывало гибель одного – пусть самого красивого, самого сильного, но всего лишь одного – Молодого Бойца…
А в сказках не бывает Всего Лишь Одного Принца или Принцессы. В сказках есть Единственный Принц и Единственная Принцесса. Пришло время дописать конец у Недосказки…
…И услышал Молодого Бойца друг его верный Конь Вороной, и помчался что было сил за реку к дружине боевой Комсомольской. Увидал Комсомольский Вожак Коня Вороного одного, без своего товарища, понял: беда с Молодым Бойцом приключилась. Кликнул дружину – триста сабель – сам в седло взлетел и вслед за Вороным Конем помчался к месту, где, раскинув руки и закрыв свои очи карие, лежал бездыханный Молодой Боец.
И склонился над ним Комсомольский Вожак, и сказал:
– Что ты, парень?! – и упала на грудь Молодого Бойца скупая слеза. И затянулись раны. А с неба пошел дождь.
Вздохнул всей грудью Молодой Боец и сказал:
– Спасибо вам, мои дорогие товарищи.
И стали они жить долго и счастливо, и прогнали всех врагов, потому что были они один за всех и все за одного.
Такая вот сказка накануне 2000 года про 1919-й у меня получилась. Теперь можно рассказывать. Но жаль, дети подросли. А внук и внучки не рядом.
А у вас с Недосказками как? Не оставляйте на потом: дети вырастают, так и не узнав счастливого конца…
Сначала я подумал: зачем это мне? Тем более, что в части питания, последние лет …дцать я предпочитаю не готовить, а «немножко покушать». И так, чтобы вкусно – в зависимости от погоды и настроения. Сегодня стол китайский, завтра – японский, потом – уха, тройная царская под водочку …М-м-м! Желательно в ресторации. При чем здесь еврейские рецепты? Впрочем, если повар иудей, то тогда – кошерное любое кушанье. Нет, кажется, не так, свинина исключается. А я вполне свининку на косточке под…ское пивко.
С другой стороны, конечно, поскольку за столом все-таки вкушаю яства я собственной персоной – стол выходит еврейский. Стул потом, кстати, тоже.
В общем, нечем мне особо в фетише на тему «Национальная кухня» хвастаться. Ерничанье одно. Не то, что рецептов, ни одного названия толком не помню или не знаю. Да, господа журналисты, не вздумайте вставить в мой монолог какой-нибудь списанный из кулинарного сборничка рецепт еврейского блюда с замысловатым названием до того, как я не попробую это поварское произведение в вашем исполнении. А то неловко получится, если вдруг кое-кто из читателей поведется, приготовит, а потом при случае напишет в газету, почему и за что некоторых все-таки следует не любить…
Так что по первости хотел я отказаться от удовольствия поучаствовать в столь – искренне! – добром и обаятельном проекте. Но потом подумал… Ох уж эти мне потомдумки!
Подумал и понял, что хочу рассказать о своем ощущении еврейской кухни. Потому что это сладкая память детства и горько-соленое от расставаний и встреч чувство родства с настойчивой кислинкой набившей оскомину житейской мудрости, которую почему-то называют исторической.
Что такое еврейская кухня? Это Мамино Царство. Сначала тумбочка и керосинка в невероятных размеров коммунальной соломбальской кухне с огромной печью в углу и накрытый сосновый стол в комнате.
Я хожу под стол пешком, поэтому Мамино Царство большое, нежное и безумно… вкусное. Воскресенье – селедочка слабосоленая, лучок, картошечка вареная под пение репродуктора: «С добрым утром, с добрым утром и хоро-о-о-шим днем!».
