Книга Летчицы. Люди в погонах - Николай Потапов

Растокин вспомнил, как два года назад собирался с Мариной в загс, и усмехнулся.

В тот день им ужасно не везло. Все началось с того, что его не отпускали из части. Полк готовился к отправке на фронт, и командир роты наотрез отказался предоставить ему отпуск даже на сутки.

Потеряв уже всякую надежду, Растокин решил обратиться к пожилому, уже воевавшему и дважды раненному старшине роты.

Тот помялся, почесал затылок, а потом сказал: «Давай, и чтобы утром явился как штык. Но об этом никому. Понял?».

Когда Растокин, взволнованный и радостный, ворвался в комнату общежития студентов, то не поверил своим глазам: Марина сидела на кровати и шмыгала носом.

– Ты чего? – спросил он.

Марина подняла на него заплаканное лицо.

– В ателье испортили мое свадебное платье…

– Ничего страшного, – стал утешать он Марину, – в загс можно и в этом платье, не обязательно в свадебном.

И тут Марина заупрямилась.

– Свадьба один раз бывает. И я не хочу кое-как… Ведь это на всю жизнь…

Тогда он сказал:

– Завтра нас отправляют на фронт, поэтому в загс или сегодня, или…

Марина вздрогнула.

– Завтра на фронт?

– Да… Меня отпустили только до утра.

Минуту она колебалась, потом встала с койки.

– Тогда пойдем.

На улице их подхватил людской поток. Автобусы ходили редко, на остановках стояли толпы ожидавших.

– Давай пешком, тут недалеко, – предложила Марина, беря его под руку.

Ее охватил неудержимый порыв – она торопливо шагала по тротуару. Растокин еле успевал за ней.

Но у загса их ожидало новое разочарование. На прибитом к двери картонном листке было размашисто написано красным карандашом: «Загс временно закрыт».

– Не везет так не везет. Я знаю еще один загс, пешком минут тридцать будет.

– Пошли, – сказал Растокин, поддаваясь ее настроению.

По дороге их застала воздушная тревога. Сирены протяжно и нудно выли, казалось, на всех перекрестках. Люди привычно ныряли в подъезды, спускались в убежище.

Марина остановилась.

– Что будем делать?

– В загс! – потянул он ее вперед.

Но к ним подскочил молоденький милиционер, испуганно тараща глаза, заорал:

– В убежище! В убежище! Быстро! Кому говорят!

Не желая ввязываться в спор, они завернули в подъезд дома, спустились в убежище, где просидели до вечера.

Усталые и грустные вернулись в общежитие. Так и не попали они тогда в загс.

И вот она приехала к нему сама.

«Увидимся ли еще? – тревожно заныло сердце. – Никто не знает, что будет с нами сегодня, завтра… Достаточно одной пули, одного осколка мины, всего несколько граммов металла, и я уже никогда больше не увижу ни Марины, ни солдат роты, ни матери, ни своего села».

Он вдруг почувствовал себя затерянным и беспомощным в этом огромном мире, где бушует война, в которой гибнет все живое, гибнет сам человек и все, что он успел создать и построить на этой земле. Война огненным смерчем пронеслась по городам и селам, оставляя развалины и пепел, горе и слезы. И земля, словно живое существо, тяжко стонала от невыносимой боли, истекая своей земляной кровью от нанесенных ей ран.

Ему почему-то припомнились слова Кочарова. Они лежали тогда у озера, прижатые к земле огнем противника, готовились к очередному штурму высоты. Кочаров тоскливо обронил: «Ну, Валентин, каюк нам… У них там артиллерия, минометы, доты. Не одолеем. Перебьют, как куропаток… – И отрешенно вздохнул: – Эх, что наша жизнь – жалкий костер. Погорит-погорит, погаснет, и никто о нем не узнает. Так и о нас. Будто и не было нас на свете».

Растокин хотел возразить ему, но в это время услышал рядом охрипший голос комвзвода:

– Товарищи! За мной! Вперед! Ура!

И пружинисто выбросил свое тело из окопа вслед за лейтенантом, неистово стреляя на ходу из автомата.

«Нет, Максим, ты не прав. Конечно, человек не бессмертен, это верно. Но бессмертны его дела, поступки. Память о них будет жить в сознании людей вечно. И от каждого зависит, какая о нем останется память – светлая, добрая или нет».

Разгребая руками траву, приполз Карпунин.

– Ну, рассказывай, что видел?

Оторвав от газеты клочок бумаги, Карпунин неторопливо свернул цигарку, бросил из кисета на ладонь щепотку махорки, аккуратно пересыпал ее в самокрутку, прикурил, сделал несколько жадных затяжек и только после этого сказал:

– Легковушек у здания уже нету, уехали. Оттуда вышли два офицера. Но часовой стоит. А так – спокойно, без суеты.

– Ну и что предлагаешь? – спросил Растокин. Карпунин затянулся дымом, помолчал.

– Думаю, мост и колодец – самое подходящее место для засады. Ночью переберемся через речку и берегом выйдем к мосту. Возьмем «языка» и сразу же на эту сторону и старым путем обратно. К рассвету будем дома.

Они, конечно, понимали, что все может измениться, как ни планируй и ни прикидывай, часто случается такое, что и предвидеть невозможно.

Планируешь одно, получается другое, а все же становишься более уверенным, когда заранее составишь план, вроде бы сделал все, что нужно, и этот план должен непременно осуществиться.

Наступила ночь. Они вышли на берег, разделись. Связав ремнями вещи, перебрались через речку, оделись и, спустившись в лощину, поднялись по ней к колодцу. Небольшой покосившийся сруб виднелся из травы.

Растокин заглянул в колодец, вода в темноте не просматривалась, лишь тянуло оттуда сыростью. Обойдя колодец, он вышел на тропку. Она круто поднималась вверх. По этой тропке ходили за водой.

Карпунин топтался на месте. Увидев колодец, ему захотелось пить, в горле запершило, и он судорожно глотал скупую слюну.

– Спрячемся под мостом и будем ждать, – тихо проговорил Растокин.

– Кто в такую ночь пойдет за водой? – высказал сомнение Карпунин.

– Не придут за водой, поедут через мост. Другого выхода у нас нет.

– Другого выхода нет, – повторил, как эхо, Карпунин, осторожно шагая за Растокиным.

У опоры они остановились.

Над головой темной полоской тянулся деревянный мост. Ветер раскачивал плохо закрепленные доски, и они жалобно поскрипывали.

Устроившись под мостом, они замерли. В селе было спокойно: ни голоса человека, ни лая собаки. Так прошло более часа.

Это их встревожило.

Где-то затарахтел мотоцикл и тут же заглох. Хозяин пытался завести его, но мотор капризничал, глох. До них долетели немецкие голоса.