Книга Заградотряд - Сергей Михеенков

– Сустренулись… – проговорил кто-то, икая и матерясь.

Старшина Звягин считал убитых. Кого, своих или немцев, было непонятно. Считал-считал, сбился, потрогал бок под вырванным клоком шинели и начал считать сначала. Но снова сбился, плюнул и скомандовал:

– Раненых перевязать. Через пять минут всем собраться вон там, у берёзы. – И взводный указал вперёд.

Глава четырнадцатая

После того, что случилось в овраге, Петрову казалось, что то, ради чего они сюда пришли, произошло. Приказ выполнен. Бой окончен и можно идти назад. Но профессор Хаустов, отдышавшись, встал на ноги, поднял свою каску, осмотрел её, вытащил из неё скомканную потную пилотку, разгладил и надел на голову.

– Пойдёмте, Петров, – сказал он каким-то отяжелевшим голосом и перешагнул через распростёртое на земле тело. Это был немец. Тот самый враг, которого он, студент истфака МГУ, Олег Петров, должен остановить здесь. Именно для того он сюда и пришёл. Голова немца была искромсана так, что невозможно было понять, где его лицо, а где затылок. Петров смотрел на убитого и никак не мог понять, почему тот оказался рядом с ним. «Кто же его так», – подумал он, чувствуя внутри себя тошноту, которую, по всей вероятности, удержать уже не сможет, потому что она с каждым мгновением поднималась всё выше и выше и наконец захлестнула пищевод, так что нечем стало дышать. Он успел только сказать профессору Хаустову:

– Глеб Борисович, что же это такое…

Кто-то крепкими руками держал его сзади за плечи. Кто-то потом плеснул на лицо воды и дал попить из фляжки. Он зачем-то подумал, что фляжка, должно быть, того самого немца, искромсанного прикладом или сапёрной лопаткой, и его снова стало выворачивать и корёжить в приступе рвоты. Но внутри уже ничего не осталось, кроме жёлчи.

– Дайте попить, – отплёвываясь от горечи, попросил он.

Ему снова дали воды. Фляжка так и осталась в его руках. Постепенно он пришёл в себя и понял, что взвод идёт к деревне, что он вместе со всеми, что рядом, живые, и профессор Хаустов, и Колядёнков. Глеб Борисович всё время шёл рядом. Видимо, это он поил его водой и держал за плечи, когда Петрова рвало. Профессор где-то подобрал каску, и теперь выглядел почти так же, как все. Каски теперь валялись повсюду.

Только когда уже вышли из оврага и рассыпались в цепь, Петров обнаружил, что штык и приклад его винтовки покрыты кровавой слизью. Он остановился возле борозды, на дне которой через снег набухала тёмная вода, и принялся отчищать приклад. Он смывал багровые наплывы и боялся, что его снова стошнит. Но внутри всё будто онемело. И Петров подумал: видимо, это и есть то, о чём говорил профессор. Значит, дальше будет лучше.

Вышли к крайним дворам. Возле изгороди залегли. Пахло гарью. Пожар в деревне ещё полыхал. Особенно там, на другом конце, возле переезда и насыпи. Оттуда и тянуло особенно едкой гарью. А здесь, похоже, не упало ни одного снаряда.

То, что они увидели дальше, ужаснуло их не меньше того, через что они прошли там, позади, в овраге. Кругом лежали мёртвые тела. Многие обгорели, так что принадлежность их можно было понять только по стальным шлемам и оружию, лежавшему рядом. У других не было ни оружия, ни шлемов, ни одежды. Как будто пришли они сюда нагишом. Многие лежали в воронках и придорожном кювете. Они закрывали обугленными ладонями головы. В позах – ужас и обречённость.

– Вроде и ран нет, а мёртвые, – сказал один боец другому, нагнувшись и рассматривая тело, едва прикрытое истлевшими лохмотьями.

– Снаряды такие, – ответил ему тот. – Кислород выжигают. Всё живое мгновенно губят.

– Страшные снаряды.

– Так им и надо!

– А что как и они нас такими долбить начнут?

– У них таких нет.

– Откуда ты знаешь?

– Лейтенант говорил.

Дошли до середины деревни. Здесь догорала баня. Других пожаров не было. Баня стояла за дорогой, внизу, почти в самом болоте, и к ней вела тропинка из ольховых колотых плашек. Тропинка была выложена старательной и хозяйственной рукой. Да и баня, видать, была свежей. Жалко. Сгорела. Снаряд упал дальше. Там дымилась огромная воронка. Горело старое дерево. Липа или ольха.

Ближе к переезду горело много техники. Тут побило и лошадей. Снаряды здесь ложились густо. Воронки перехватывали одна другую, и пойма возле переправы походила больше на заброшенный песчаный карьер. И всюду растерзанные тела лошадей и людей, обрывки кровавой одежды на изрубленных деревьях, искорёженное железо, от которого ещё исходил жар и запах преисподней.

Полугусеничный бронетранспортёр с разбитой моторной частью и вырванным передним мостом чадил по ту сторону Боровны на пригорке. Он был развёрнул на запад. Возле пулемёта застыл обгорелый пулемётчик. Он словно ждал команды: «Огонь!», напряжённо упершись плечом в бронещиток.

«Значит, часть немцев всё же пыталась уйти из-под огня и, возможно, кто-то ушёл», – разглядывая в бинокль результаты налёта дивизиона гвардейских миномётов, думал Мотовилов. После доклада старшины Звягина картина произошедшего стала ещё более ясной. Уцелевшие сгруппировались на северо-восточном крыле Малеева, переждали налёт и, взяв с собой раненых, решили выйти из зоны огня. Пошли оврагом, считая, что так безопаснее. Но именно там, в овраге, наскочили на второй взвод. Звягин встретил их гранатами и пулемётным огнём. Но в рукопашной второй взвод потерял треть своего состава.

Первую траншею Мотовилов приказал всё же не занимать. Слишком уязвимой здесь была позиция. Слишком просматривалась из-за Боровны и простреливалась вдоль и поперёк. Жаль было оставлять Малеево, где уцелело больше половины дворов и где можно было разместить на отдых бойцов, но непреложные законы войны заставляли его, командира подразделения, отвести роту на более надёжный и безопасный рубеж. Здесь, в поле, фланги его закрывали болота и враги. Дорогу простреливали орудия истребительно-противотанкового полка. При необходимости можно было отойти на третий рубеж, к Екатериновке. А потому, оставив в траншее на берегу Боровны охранение с пулемётом, Мотовилов отвёл роту в глубину поля.

К вечеру с разъезда пришло пополнение – взвод низкорослых, коренастых бойцов, одетых в телогрейки, под командованием сержанта. Бойцы с любопытством крутили по сторонам головами, поблёскивали чёрными узкими углями раскосых глаз, о чём-то переговаривались на непонятном языке. Командовал ими сержант. Ростом он значительно выделялся среди своих соплеменников. Сержант был таким же раскосым и скуластым, но по-русски говорил без акцента. Когда он увидел подходившего к строю старшего лейтенанта, сразу, по походке, догадался, что это командир, и подал команду: «Смирно!» Бойцы замерли, выровняв в плотной шеренге свои скуластые плоские лица.

Оказавшиеся рядом тульские односельчане – старшина Звягин и бронебойщик Колышкин – в изумлении стояли возле штакетника, позабыв о своих самокрутках, которые даром догорали в их чёрных от пороха и ружейной смазки пальцах.