Книга Дети Силаны. Натянутая паутина. Том 1 - Илья Крымов

Как и многие иные служители искусства, он нашел себе пристанище в Окарине, довольно большом районе к востоку от Портового города. Музыканты, художники и писатели беспокойной мошкарой слетались на свет сотен разнообразных баров, салонов и ресторанов Окарины, где ночи напролет проводили шумными пьяными компаниями, а дневали в дешевых маленьких квартирках, отсыпаясь после бурного веселья. Этот район славился доступным съемным жильем, доступными съемными женщинами и добрыми керубимами, которые на многое могли прикрыть глаза, если усладить их слух шорохом новеньких купюр.

Однако были в Окарине и такие места, которые превозносили этот район, – ведь именно там бились сердца богов искусства, там стоял роскошный дворец Оперного театра, сверкала огнями картинная галерея Агюста Севилора, а на площади Согласия, второй по размеру площади Арадона, проводились самые массовые народные гуляния, не имевшие статуса национальных праздников.

Я решил лично встретиться с информатором. Нужный дом стоял на улице Золотого пера. Оставив водителя парковать стимер, мы с Себастиной неспешно поднялись на самый верх, в мансарду.

Она встретила нас непередаваемым букетом ароматов, объединявшим запах спертого воздуха, старого перегара, масляных красок, растворителей и сладкого дыма игиша. А еще секса. Этот характерный запах спутать с другими сложно. В помещении была устроена настоящая свалка – видимо, склонная к саморазрушению натура художника подстраивала окружающую среду под стать себе. Среди немногочисленной мебели, испачканной красками, среди мольбертов и стоявших под голыми стенами холстов совершенно неуместно выглядело огромное, некогда роскошное ложе с резным гербом на изголовье. В ворохе одеял и подушек угадывались очертания четырех тел, а у изножья выстроилась батарея пустых винных бутылок.

Я приблизился и тростью приподнял край одеяла, дабы узреть изгиб спины, ягодицу и округлое бедро с татуировкой бабочки. Если бы не особенности волосяного покрова, можно было бы принять все это за женское достояние, но увы. Более того, этот юноша не являлся Лакроэном. Рядом с ним сопел еще кто-то, укрытый одеялом, я разглядел лишь округлое смуглое плечико, видневшееся из-под копны угольно-черных волос.

– Я обнаружил неких особ.

– С моей стороны тоже особы, господин, – доложила Себастина, обошедшая ложе справа, – две самки, одна человеческая, родом с Востока, судя по разрезу глаз, а вторая, кажется, относится к семейству кошачьих…

Приближение источника эмоций я ощутил заранее, но предпринимать каких-либо действий не стал, ибо раздался знакомый звук – взведение курка.

– Кажется, – послышалось из-за спины, – у вас в долг я еще не брал. Чем обязан, зеньоры?

Я обернулся, мысленно приказывая Себастине не торопиться с применением силы.

Мужчина, высокий и поджарый, с длинными каштановыми волосами, тонкими усами и аккуратной бородкой. Приятное лицо портили излишне яркие красные губы – следствие пристрастия к игишу – и налитые кровью, скорее всего от злоупотребления вином, глаза. Вдобавок ко всему он был совершенно наг, но с револьвером.

– Добрый день, месье Лакроэн.

– Время к вечеру идет.

– Не суть. Вам не холодно?

– В этом климате? Вы шутите?

– Может, уберете ствол…

– Желательно оба, – позволила себе вставить слово Себастина.

– С этим повременим, зеньорита. С того раза, когда мне сломали нос и пару ребер, не вынимая из постели, я предпочитаю иметь при себе вот такой вот дискуссионный буфер с барабаном на шесть патронов. Повторяю вопрос: кто вы такие?

– Я – ваш новый работодатель.

– Записывайтесь в очередь, зеньор, мой график расписан на три года вперед.

– Меня направил наш общий знакомый, знаете, такой веселый и компанейский тан с плохим вкусом в одежде.

– Ни слова больше! – Художник вдруг улыбнулся и опустил оружие. – Сейчас оденусь – и поедем!

– Куда, позвольте спросить?

– Есть! Я страшно есть хочу, сударь, а карманы пусты! Вы меня и накормите!

– Что ж… пусть будет так. А…

– А эти пускай спят дальше, они к нашим делам не имеют никакого отношения, да и последние сутки выдались очень напряженными.

– Понимаю, вы творили…

– Чего мы только не творили, это верно!

И он действительно оказался голоден. Нормальная беседа смогла завязаться лишь после третьей порции жареных свиных ребрышек с пряностями. Этот поджарый, если не сказать худой, человек ел почти не останавливаясь и требуя добавки. Что ж, такие побочные эффекты от игиша и травки-муравки давно стали общеизвестными.

Сыто отрыгнув в кулак, художник откинулся на спинку стула и отпил вина.

– Значит, теперь я должен помогать вам, сударь?

– Благородного тэнкриса родом из Мескии принято именовать «таном», – высокомерно заявила Себастина.

– Эти имперские, хм, традиции пускай остаются на родине, зеньорита. В свободной и независимой Арбализее все обращаются друг другу не иначе как «зеньор», «зеньора» и «зеньорита». Еще можете рассчитывать на «благородного сударя», но не больше.

– Мы учтем, – согласился я покладисто. – А теперь расскажите, что вы делали для моего предшественника?

– Для Золана эл’Ча?

Я был удивлен тем, что несуразный тан решил открыть двойному агенту, сиречь предателю на две ставки, свое имя.

– В основном мы расхаживали по ночному городу и развлекались! Мы пили, смотрели на бесстыдные танцы, немного курили…

– И ночевали в домах терпимости?

– Я ночевал, но почему-то именно на пороге таких заведений веселый дух почтенного сударя эл’Ча куда-то исчезал, и приходилось отправляться совершать подвиги в одиночку. С вами мы будем заниматься тем же?

– Увы, я не могу себе позволить столь поздних прогулок. Режим сна нарушать нельзя, знаете ли.

– Прежний тэнкрис нравился мне больше. А теперь серьезно. Его интересовал город и горожане. Я уже порядочно пожил в Арадоне и, так случилось, пообщался с выходцами из практически всех слоев общества.

– От клиентов-аристократов до кормильцев из ближайшего проулка?

– Как-то так, да.

– Что конкретно его интересовало?

– Настроение в обществе.

– И оно?..

– Все очень плохо.

Он коротко поведал о напряженности в обществе, связанной с опасностью войны, и о том, что арбализейская тайная служба всюду выискивала шпионов. Мое присутствие в столице косвенно подтверждало полезность этих усилий. Дальше Лакроэн пересказал новые городские слухи и легенды, о которых я уже узнал от Золана. Сам художник, впрочем, тоже в них не верил, а когда его попросили перейти к чему-нибудь более существенному, поведал об исчезающих детях.