Книга Дети разлуки - Васкин Берберян

Главные европейские силы медленно делились на два противоположных фронта: с одной стороны – немецкие нацисты и итальянские фашисты, объединенные пактом «оси»[32], с другой – Франция и Англия. На западе – Испания, истерзанная гражданской войной, в которой националисты генерала Франсиско Франко с помощью Гитлера и Муссолини победили молодую Республику, дав начало жесточайшей диктатуре. В сердце Европы агрессивная экспансионистская политика нацистов милитаризировала приграничные районы с Францией, игнорируя положения Версальского договора, санкционировала аннексию Австрии со стороны Германии, а в скором времени оккупировала бы Богемию и Моравию с последующим распадом Чехословакии.

Однако в Греции эти события не взволновали общественное мнение. Страна была маленькой, не имевшей веса в разгоревшихся политических играх, к тому же она находилась на задворках Европы, в самом низу Балканского полуострова. А главное – это была бедная страна. В Греции еще оставались следы турецкого ига, и она старалась изо всех сил справиться с множеством собственных тяжелых проблем: практически несуществующая промышленность, сельское хозяйство, не способное удовлетворить потребности населения… Миллион греческих и армянских беженцев, осевших там после завершения конфликта с Турцией, лишь ухудшили ситуацию.

Жители же Патры вынуждены были бороться еще и с настоящим стихийным бедствием: после почти библейской засухи, которая уничтожила большую часть урожая, осень принесла с собой ужасные ураганы и ливни, по разрушительной силе сравнимые с тропическими, которые снесли с лица земли гектары виноградников и вырвали с корнем даже столетние оливковые деревья.

– Больше не будет ни вина, ни оливкового масла. Это проклятие, – говорили крестьяне, осеняя себя крестным знамением.

Множество животных погибло от голода. Туши в полях, лесах, на берегах озер и даже на обочинах дорог медленно разлагались, наполняя воздух тошнотворной вонью. Великие западные болота были полны илистой воды, кишели комарами и их личинками.

После животных пришла очередь людей. Они умирали от так называемой болотной болезни – малярии. Сгорали от высокой температуры за несколько дней, с жестокими головными болями и черной мочой. Спасался только тот, кто мог купить хинин – экстракт коры хинного дерева с чудотворными свойствами.

Но большая часть населения была бедной, если не сказать нищей, и потому погибала.

И падала, как скот, по обочинам дорог.

– Ну что, погуляем? – спросила Сатен у детей.

Малыши смотрели на нее с удивлением.

Она хорошенько завернула каждого в одеяло и уложила в мешок, который сама сшила на машинке. Это была большая переметная сума из конопляного сукна с двумя карманами и длинной перекидной заплечной лентой. Изначально это был мешок из-под американской муки, которую Красный Крест иногда привозил в лагерь беженцев. С одного края мешка виднелась полустертая надпись «манитоба»[33], слово, значения которого Сатен не знала.

Это было редкостью, чтобы она выходила из дома, разве что только вылить во дворе грязную воду из таза, а потом сходить набрать новой у общего фонтана. Или же собрать фрукты с растущих поблизости деревьев: инжир, груши, горсть маслин, но всегда в спешке, опасаясь, что дети остались дома одни и никто не присматривает за ее ангелочками. Это был первый за долгое время чистый и безоблачный вечер, звезды сверкали на небе, и ей захотелось выйти подышать свежим воздухом вместе с детьми.

Сероп где-то пропадал, пытаясь продать свои тапочки в соседних селениях. Часто он не появлялся дома по нескольку дней, пытаясь наладить продажу в процветающих поселках горной Этолии[34]. Иногда ему удавалось обменять пару-другую своих кундур на буханку хлеба, или домашнюю лапшу, или даже на целую курицу.

На самом деле голод был второстепенной проблемой в лагере, главной бедой была малярия. В лагере беженцы мерли как мухи. Каждое утро сюда приезжала повозка, запряженная худой, как скелет, ослицей. Погонщик звонил в колокольчик и ждал несколько минут. Родственники выносили, оплакивая и стеная, трупы своих родных, складывали их в повозку один на другой и, когда она трогалась, прощались с ними навсегда.

Луссиа-дуду умерла одной из первых. Сероп нашел ее однажды вечером лежащей на полу, с закатанными глазами, еще теплую, и остался с ней на всю ночь, зажег свечу и прочитал все молитвы, которым она его научила. На следующее утро он взвалил ее на плечи и, пройдя через весь лагерь с торжественностью священника, аккуратно устроил ее тело в свободном углу в повозке, умоляя погонщика никого не класть сверху.

– Позаботься о моей матери, – попросил он.

Потом, когда колеса повозки заскрипели по проселочной дороге, ведущей к кладбищу, Сероп почувствовал, как силы покидают его, и рухнул в отчаянии наземь среди луж и грязи.

– Ну, так что? Когда вы решите заговорить? – спрашивала Сатен детей, перекидывая через плечо переметную суму. – Не видите, как мне одиноко? – добавила она.

Близнецы засмеялись так мило и заразительно, что она ответила им тем же с легким сердцем. Потом она откинула портьеру и выглянула наружу. Фитиля не было. Во дворике стоял ее пустой стул, а вокруг валялась шелуха от семечек. Уже несколько дней она лежала дома больная, и говорили, что ее дни сочтены.

Лагерь был погружен во тьму.

Сатен повязала платок на голове и выскользнула наружу, как тень. Порыв теплого и влажного ветра обласкал ее лицо, и ей показалось, что природа обещает ей с завтрашнего дня перемены к лучшему. Она шла, плохо видя все вокруг, поскольку перед этим несколько часов вышивала цветы на тапочках. Оставалось еще несколько пар до тридцати – заказ, полученный от Капуто, – а потом Сероп отнесет ему всю партию и покажет с гордостью. «Смотрите, какие красивые», – скажет он, прежде чем получит оговоренную плату – пятнадцать драхм.

От одной этой мысли Сатен пробрала дрожь. Уже несколько дней им практически нечего было есть, и она даже собрала диких трав в поле, чтобы хоть что-нибудь пожевать. Ей казалось невозможным в скором времени располагать такой суммой денег. Они купили бы мясо, масло, горячий хлеб и какую-нибудь игрушку для детей, новую рубашку для Серопа, и если еще что-то осталось бы, то, может быть, духи для нее – роза и корица, такие же, как у Люси.

– Что вы хотите, чтобы мама вам подарила? – спросила она у близнецов и несколько секунд ждала, будто они действительно могли ей ответить.

Вот уже несколько месяцев Сатен разговаривала с ними, как с большими, словно они могли понять ее разговоры.