Книга Пока ты пытался стать богом... Мучительный путь нарцисса - Ирина Млодик

Мы несколько дней после этого заявления пребывали в совершеннейшем шоке. Я не могла понять, как такая молодая девушка, только начинающая жить, желает только одного – взять на себя огромные обязательства за пятилетнего, судя по всему, не очень здорового малыша. И если б я не так хорошо знала Елизавету, то посчитала бы, что весь этот бред – затея безответственного и наивного ребенка, мечтающего поиграть в «дочки-матери».

Лиза не один день готовилась к непростому разговору с бабушкой, но все равно не ожидала, что он окажется таким тяжелым.

– Дорогая моя, я сделаю для тебя все что угодно, ты знаешь это. Но не проси меня помочь тебе в этой безумной затее. Мне не очень понятно, что сподвигло тебя на посещение детских домов, но я догадываюсь, что эти посещения дались тебе нелегко. Понимаю, что ты могла там испытывать. У тебя очень доброе сердце, ты жалеешь всех этих несчастных, все понимаю. Но зачем тебе усыновление? Из детдома ты забираешь не симпатичную куклу: захотел – поиграл, захотел – бросил, и даже не ребенка, ты забираешь определенный генетический набор. Кто были его родители? Что они оставили ему в «наследство»? Кто из него вырастет? Алкоголик, наркоман? Нормальный, психически здоровый родитель никогда не отдаст свое чадо в детский дом. Что ты будешь делать с этим генетическим набором, который не изменить?

– Я буду его любить. И то, что я смогу дать ему, всегда будет больше того, что он получит в своем детдоме, при условии, что он вообще там выживет.

– Хорошо, милая, ты думаешь, что изменишь заложенную кем-то другим природу. Но цена этого будет какова? Твое блестящее будущее? Твоя карьера? Ты же самая одаренная девушка неполных двадцати лет, которую я когда-либо знала. Ты хочешь похоронить свой талант только потому, что сердце твое пожалело обделенных судьбой деток? Я не могу помочь тебе в этом. Мы слишком много вложили в тебя, Елизавета, чтобы сейчас все это пустить по ветру только потому, что тебе захотелось поиграть в милосердие. Если хочешь, я могу перечислить значительную сумму на счет этого детдома, мы можем под постоянный патронаж несколько детдомов, если тебе так хочется помочь этим детям. Но уволь меня от того, чтобы участвовать в разрушении твоей молодой жизни, которая мне так дорога.

– Без твоей помощи мне никто не разрешит усыновить моего Васютку. Я прошу тебя только об одном: давай съездим к нему вместе. Если ты мне откажешь и после того, как его увидишь, я тебя больше никогда ни о чем подобном не попрошу. Мы закроем эту тему раз и навсегда, даю тебе слово. Только одна встреча.

Лиза шла ва-банк. Бабушку невозможно было убедить логически, только действием, и если ее снежное сердце не дрогнет при виде дорогого одуванчика, то придется что-то решать самой, а это будет очень непросто и может занять не один месяц… Кто знает, что с ним станет к тому времени?

Они уехали через день. Малоховский детский дом, больше похожий на барак из серого кирпича, Елизавету в очередной раз поверг в тоску. У Королевы же запах в коридорах, лица то ли нянечек, то ли уборщиц вызвали настоящий шок, хотя она и готовила себя к любой бедности и лишенности. Лизу здесь уже, похоже, хорошо знали, и дети в момент облепили ее со всех сторон. Они намертво приклеивались к любой свободной части тела и наперебой задавали ей одни и те же вопросы: «Ты будешь моей мамой? Ты приехала за мной? Ты же правда моя мама?» От этих странных, неухоженных лиц, тонких ручек в царапинах и синяках, цепляющихся за платье, Королеве стало дурно.

– Мы уезжаем отсюда.

– Прошу тебя, подожди еще несколько минут. Сейчас мы пройдем к Васютке.

Когда с трудом продравшись через детское море неприкрытых заветных желаний и жаждущих крепкого объятия рук, они зашли в какую-то комнату, вероятно, еще до войны отделанную белым кафелем, вобравшим в себя многолетнее одиночество, боль и отчаяние, то увидели старую железную кровать, на которой сидел полупрозрачный мальчик. Сквозь его белые кудряшки просвечивало весеннее солнце, создавая вокруг его тонюсенькой шеи золотистый нимб, худенькие ножки-спички не доставали до пола и казались совсем невесомыми. Сквозь восковые ушки солнечный свет проходил, почти не задерживаясь, кожа была бледной с легким оттенком воска – такой, что казалось, лучи света вот-вот растворят в себе этого невесомого малыша. Но темно-голубые глаза, в которых было столько страдания и глубины, сколько никак не могло быть у пятилетнего мальчика, заземляли и не давали солнцу растворить, унести это легкое больное тело. У детей не бывает таких глаз. Их просто не должно быть. Невозможно жить безмятежно и счастливо, если хотя бы у одного ребенка такие глаза.

– Лиза, ты пришла? Я боялся, что ты больше не приедешь, – говорил он тихо, голос его был ясным, но от его обреченности что-то переворачивалось в животе.

– Как я могла не прийти, Васютка? Я же обещала тебе. А я всегда держу слово. Смотри, кого я к тебе привела: это моя бабушка. Она очень хорошая, я ее очень люблю, и ты полюбишь ее тоже.

– А почему она плачет? Ей сейчас так же больно, как и мне? – Глаза цвета моря в пасмурную погоду смотрели на нее с усталым любопытством и недетским сочувствием.

Снежная наша Королева, Айсберг уже через несколько драматичных секунд рыдала в этом пропахшем горелой кашей коридоре как маленькая девочка, навзрыд, впервые за много-много лет, и со слезами выходило из нее что-то жесткое, колючее, неживое. Плакала, несмотря на статус, возраст, безупречно подведенные глаза, размазывая слезы по лицу тыльной стороной ладони, пока пожилая нянечка в неопрятном фартуке не увела ее в какое-то странное помещение и не налила что-то в плохо вымытый стакан, который в иных обстоятельствах Королева никогда бы даже не пригубила. Выпив почти залпом стакан этого бочкового содового чая, она с трудом обрела прежнюю способность мыслить и говорить:

– Что с ним?

– С кем? С Васюткой-то? Да болезнь у него какая-то. Анемия, что ли. Кровь у него плохая, говорят. А почему плохая, кто ее знает. Мучается болезный. У нас его Павловна хочет усыновить, сил нет на него смотреть. У нее, конечно, не богато: своих четверо. Но Васютку все любят, он же не ребенок – ангел чистый, и говорит как ангел. Дети, они ж не такие. А этот – чистый ангел. Вот Павловна и думает, как бы ей Васютку к себе забрать.

– У нее не получится.

– Это еще почему?

– Потому что его забираем мы.

– Ишь, какая ты быстрая, «забираем»!

Но малоховская нянечка не знала, с кем имеет дело. Васютка был на Староконюшенном в королевских апартаментах уже через три дня. Еще через день высокий консилиум из московских светил обнадежил их в отношении диагноза и прогноза, прописал самое эффективное лечение, разработал программу реабилитации. Елизавета была бы совершенно счастлива, если бы не огорошенность от быстрых перемен и не смутное беспокойство, оттого что бразды правления над судьбой ее дорогого мальчика теперь прочно держала в своих руках оттаявшая бабушка.

Надо ли говорить, что наш прозрачный мальчик моментально стал всеобщим любимцем. С его появлением в этой семье многое изменилось. Можно даже сказать, что случилось невероятное: Королева разрешила Валюшке появляться в своем фешенебельном доме и даже радовалась этим визитам. Лизавета, хоть и снизила свои карьерные темпы, но оставался еще университет, надвигалась сессия, и Валюшка, иногда освобождающаяся от творческих поисков, летела на Староконюшенный к Васюточке. Они в момент стали самыми закадычными друзьями, и Валюшка не раз внутри себя восславляла Лизино упрямство, позволившее случиться всему этому счастью, несмотря на их якобы разумные взрослые увещевания.