Книга Днепр - солдатская река - Сергей Михеенков

– Была бы связь с левым берегом, дело пошло бы куда вернее, – сказал один из них.

– Есть связь с левым берегом, ребятушки. Наладили связь. Я только что с батей, с полковником Колчиным разговаривал, – тут же вмешался в их разговор Нелюбин.

– Давай сюда своего связиста, старлей! Давай живее!

– Что, ребятушки, значит, подержимся ещё?

– Подержимся, старлей, подержимся.

– Тогда вот куда киньте – на деревню. И на березняк, что правее дороги. Они оттуда резервы подводят и в березняке накапливаются. – И Нелюбин протянул капитану бинокль, но тот отстранил его руку.

– Видим, старлей, видим. Сейчас гаубицы несколько залпов дадут по тому березняку. И – беглым по деревне. Чтобы там не вздумали прятаться.

– Только в овраг их не загоните. Нам тут самим места маловато.

– В овраг, старлей, ты их сам не пускай. – И капитан-артиллерист, отвечая на шутку Нелюбина, в первый раз улыбнулся.

Нелюбин пригляделся к нему: лет тридцати, не больше, одежда с иголочки, будто только что со склада. И подумал: видать, штабной. Вот и жмётся в окоп при каждом выстреле. Непривычно под пулями. Страшно. А кому тут, на чужом берегу, не страшно? Вон, у его связиста руки как дрожат. Хотя воюет в Седьмой с самой Вытебети, со штрафной. Не такое повидал. Но тут – плацдарм. Дело гиблое. Полк застрял. Один батальон от полка остался. Да Седьмая рота. «Лаптёжники» и дивизию так, на воде, расколошматят, если дивизия сунется. Потому и не торопится с переправой дивизия. А им тут, ёктыть, сиди, своей судьбы жди… И Нелюбин, чтобы перебить свои нерадостные размышления, снова достал из-за пазухи бинокль.

– Ты, старлей, с бруствера слезь, – всё тем же глухим голосом сказал капитан-артиллерист. – Снайпер наш бугор пристрелял.

Так вот, значит, почему артиллеристы на карачках ползают по дну своего окопа. Снайпер появился. Немцы соображают быстро. Раз так прицельно лупит с того берега артиллерия, значит, её огонь кто-то отсюда корректирует. Вот и отрядили стрелка, чтобы он отыскал наблюдателя и одним точным выстрелом сбил прицел артиллерии наступающих из-за реки. Эх, ёктыть, Сидор меня подвёл как, подумал Нелюбин. Как ты меня, Сидор, подвёл. Но один миномёт всё же уцелел и при нём живой и невредимый Емельянов.

– Откуда ж он бьёт?

– А хрен его знает. – Капитан-артиллерист уже возился с аппаратом. – Откуда-то из деревни.

– Сейчас мы его успокоим.

– Только вот что, старлей, перебирайсь-ка ты куда-нибудь в другое место. А то сейчас снайпером увлечётесь, наш НП демаскируете. Не хватало нам тут ещё парочки «лаптёжников».

На замечание капитана-артиллериста Нелюбин не обиделся. На плацдарме всё равно командовал он, старший лейтенант Нелюбин, командир Седьмой, бывшей штрафной роты. А артиллеристам надо делать своё дело. Как без этого? Без их поддержки их сковырнут в Днепр первой же атакой.

Нелюбин пощупал край письма за голенищем. Письмо оказалось на месте. Вот и хорошо, подумал он успокоенно, вот и ладно, хоть одно надёжно…

Внизу, у тропы, где обосновался последний миномётный расчёт, кого-то перевязывали. Раненый мотал мокрой головой, отпихивал державших его миномётчиков.

– Что тут, Емельянов? Кого ранило?

– Да вот, товарищ старший лейтенант, Фаткуллин приплыл! На бревне…

Только теперь Нелюбин увидел немецкий пулемёт с концом ленты, обмотанной вокруг дырчатого кожуха ствола.

– Что с ним?

– Осколок тащим, – тут же доложил Емельянов.

– Ну и что? Никак?

– А вон, сами посмотрите.

Осколок косо вошёл в предплечье Фаткуллина и, по всему видать, сидел прочно.

– Разрезать бы пошире, – сказал санитар. – Тогда бы, может, подцепить можно было бы. Скользкий, не ухватить.

– Куда тут шире резать? Сосуды порежешь, коновал. Давай попробуем зубами, – приказал Нелюбин. – У кого зубы крепкие?

– Да вон, у Емельянова – железные, – подсказал кто-то.

– Емельянов! Давай!

Емельянов утёр рукавом шинели губы, шаркнул ладонью по небритому подбородку, бережно приложился. Но вдруг посмотрел на ротного и сказал:

– Товарищ старший лейтенант, так нельзя.

– Что – нельзя?

– Без дезинфекции – нельзя. Врачи скальпель всегда в спирте полоскают. Чтобы ничего не занести, никакой заразы.

– Давай фляжку! – тут же приказал Нелюбин старшине.

Фляжка тут же нашлась. Из темноты передали чьи-то руки.

– На, пополоскай. Только внутрь – не смей.

– Что ж её, выплёвывать, что ли?

И Нелюбин, паче всего поощрявший в своей роте бережливость, махнул рукой:

– Глотай. Разрешаю. Но чтобы дело исполнил не хуже доктора!

Емельянов старательно прополоскал рот.

– Ну что? Ухватился? – нетерпеливо торопили миномётчика сгрудившиеся возле раненого.

Емельянов зло шевельнул губами и с силой дёрнул осколок. Плоский, величиной с палец, с острыми рваными краями, он чем-то походил на наконечник стрелы, найденный в земле и наполовину соржавевший. Емельянов выплюнул его в лужу, помыл и протянул Фаткуллину.

– На, пулемётчик. Это тебе награда от личного состава Седьмой роты. Другой тебе не положено.

Бойцы засмеялись. Кто-то протянул свой индивидуальный пакет, кто-то фляжку с недопитым глотком спирта, чтобы продезинфецировать рану. Характер Фаткуллина в роте знали: с таким ранением он окоп не покинет. На плацдарме появился ещё один пулемёт. Радовался и старший лейтенант Нелюбин. Его радость была сродни радости председателя колхоза, которому в самый разгар сева, когда, казалось, провалены все сроки, прислали из МТС ещё один трактор. Старенький, ремонтный, но всё же таскающий плуг и бороны.

– Ну что, Фаткуллин, один выбрался? – спросил Нелюбин.

– Один, командир. Один. Москвина и ещё двоих пулемётчик срезал. Уже на бревне. Не доплыли. А остальных – на острове. К нам из батальонов прибилось несколько человек. Раненых много. Санитары их туда вытаскивали. А «лаптёжники» как зашли…

Нелюбин выслушал рассказ пулемётчика и осторожно спросил:

– Как рука? Болит? В санчасть пойдёшь? Или потерпишь?

– Командир, я в окоп пойду. Назначь мне второго номера, чтобы пулемёт перетаскивал. А стрелять я сам буду.

– Спасибо тебе, Фаткуллин…

А вечером, после артиллерийского налёта на деревню, на развилку дорог и рощицу, после того, как утих в деревне пожар и умолкли крики и стоны раненых, Нелюбин прикорнул в окопе артиллеристов. Его так и сморило внезапным сном. Так засыпал он после покоса, когда, уже по высокому солнцу, на терпении и упорстве, добивал последнюю закраину луга и, повесив на берёзу косу, валился в шалаше на охапку вяленой травы. Дело сделано, а теперь можно и поспать…