Книга Роман потерь - Джулит Джедамус

Какое счастье, что стены, которые мы воздвигаем вокруг себя, не позволяют нам видеть свою жизнь на всем ее протяжении. Если бы мы могли ясно все видеть, мы бы этого не вынесли.

Довольствуется ли Садако своим садом? Отказывается ли она от мира слов, отрекается ли от любви, подобно тому, как монахини отрекаются от цвета и запаха, кто может сказать, что она поступает немудро? Жрица избегает свою мать, Рюен оградил себя от мира свитками и четками — кто сможет сказать, что они сделали правильный выбор?

Я оставила своего сына, но разве это был мой выбор? Разве я хотела, чтобы его отец покинул меня? Разве я добивалась изгнания Канецуке? Разве я желала, чтобы Масато встретил меня в Хаседере, вручил мне ветку аниса и у меня возникло чувство, будто я знала его всю жизнь?

Чего бы мне хотелось сейчас? Я откинула покрывало и разгладила свою одежду. Пойду и поговорю с ней. Отброшу ложь, подобно тому, как анисовое дерево сбрасывает свои листья, и попрошу простить меня.

Я уже взялась за ручку дверцы, как что-то остановило меня. Кун, Пассивная. Правильнее будет продолжать молчать. Покаяние эгоистично, потому что кающийся ожидает награды. Садако не хотела бы моих объяснений. Будет только хуже. Она не знает, кто распространил слухи; если молва обретет лицо, лучше не станет.

Тут я услышала голоса, и возможность принять решение от меня ускользнула: Я снова забилась в самую глубину экипажа, и через минуту Даинагон уже сидела рядом со мной.

Мы проехали через расшатанные ворота. Даинагон молчала. Не онемела ли она, как принц в известной истории и как Садако? Я ждала от нее знака.

Ее лоб был чист, в полумраке экипажа очертания лица были трудно уловимы; она не хмурила брови, но чувствовалось, что она напряжена. Ее губы не были плотно сжаты, как это происходило, когда она призывала меня к молчанию, но в уголках рта ощущалась какая-то натянутость, как будто она силилась сдержать чувства, которые не хотела обнаруживать. Глаза потемнели и смотрели в никуда; плечи слегка опустились, как будто она освободилась от большой тяжести. Наблюдая за ней, я поймала себя на мысли, хотела ли она когда-нибудь иметь детей: в ней ощущалась озабоченность матери, у которой болеет ребенок.

— Как она? — спросила я не в силах больше ждать.

— Как она? — повторила Даинагон, наконец взглянув на меня, ее брови поднялись, выражая мягкое, но очевидное презрение. — Вы знаете это так же хорошо, как я.

— Она говорила с вами?

— Нет. Я говорила с ее матерью.

— Садако хорошо выглядит?

— Хорошо ли она выглядит? — повторила Даинагон. — Хорошо ли она выглядит? — Я чувствовала, как ее эмоции нарастали, по мере того как она говорила. — Она такая худая, что ее пальцы просвечивают насквозь. Она такая худая, что не может стоять. — У Даинагон задрожали губы, и я произнесла первое, что пришло мне в голову, — не потому что хотела ответить, но чтобы рассердить ее и этим удержать от слез.

— И чем она занимается целыми днями?

Мой замысел удался. Она сверкнула глазами, недоверчиво посмотрела на меня.

— Она смотрит в окно, слушает, как ее мать играет на цитре, иногда читает.

— А ее мать? — спросила я. — Она все еще привлекательна?

Даинагон рассмеялась, но это был не смех, а скорее, громкий и резкий выдох.

— Она так привлекательна, как можно ожидать от женщины, которая живет в покорности.

На этом наш разговор прервался. Повозка повернула на восток по грязной дороге; мы проехали мимо двух всадников, их плетеные корзины были набиты свежей зеленой травой. Небо почти очистилось, и залитые водой поля блестели и казались твердыми, как лед.

— Даинагон. — Она отвернулась от меня, глядя на дорогу. Я дотронулась до края ее рукава. — Даинагон, мне следовало войти?

Она повернулась и взглянула на меня. Ее лицо снова было прекрасно своей суровой красотой, хотя в глазах затаилась усталость.

— Нет, — тихо ответила она. — Это ничего бы не изменило.

Всю оставшуюся дорогу, пока не въехали в ворота Сохеки, мы просидели в молчании.

— Я не желаю видеть Изуми, — сказала я, — и уверена, что она тоже не хочет видеть меня. Но я пойду к ней, если вы скажете, что это нужно сделать.

Даинагон выглянула из окошка экипажа.

— Это вы должны решить сами, — произнесла она.

Вечер того же дня. Я написала Масато, что скучаю по нему. Старалась, чтобы письмо не выглядело просительным, но в то же время надеялась, что он поймет, как я в нем нуждаюсь. Поддерживая легкий тон, я чередовала светлые и темные строки в игровой манере флиртующей женщины.

Я думала о твердых, как стекло, полях, и продолжала изучать «Книгу перемен». Каждый раз новые неясности, новые откровения.

— Изморозь под ногами является предвестником твердого льда. Будьте особенно осторожны. Вероломное убийство правителя его министром не из событий только одного дня и одной ночи. Предпосылки накапливаются постепенно, и, хотя на них давно следовало обратить внимание, их не заметили и вовремя не приняли необходимых мер».

Можно ли с помощью этой книги научиться действовать надлежащим образом? Может ли она остановить нашу руку, прежде чем она успеет нанести вред?

Канецуке понял бы это. У него более острый, чем у меня, ум. Возможно, это предостерегло бы его относительно Изуми. А может быть, это побудило бы его противиться жестокости, которая заставляет его причинять мне боль. Я пошлю ему эту Книгу — нет, я попрошу Изуми взять ее с собой, когда она поедет в Акаси.

Ирония ситуации доставила мне удовольствие. Она может отказаться, но это не имеет значения. Я соберусь с духом и отдам ей рукопись.

Я купила копию «Книги перемен» у торговца китайскими книгами на Восточной рыночной площади. Но там произошло нечто такое, о чем мне страшно рассказывать.

Какой странный мир — это обширное место для торговли, где мужчины покупают и продают с шумной свирепостью и их голоса звучат, как карканье стаи ворон. Я думаю об этом даже сейчас, когда так страдаю.

Чтобы не привлекать к себе внимания, я наняла скромный экипаж и выехала из дворца рано утром, в час Дракона. Я взяла с собой только одного сопровождающего, чтобы как можно меньше людей были осведомлены о моих делах. Мы выехали через ворота Судзаку по дороге, вдоль которой росли ивы и стояли большие, как дворцы, дома.

По мере продвижения на юг город менялся. Я никогда не бывала на улицах, которые располагаются за границей Шестого района; все здесь выглядело ново и странно для меня. Дома стояли очень близко друг к другу, как зрители на параде, улицы были заполнены людьми и разнообразными экипажами и повозками. Мужчины шли, покачиваясь под тяжестью грузов, которые искривили их тела. Издали они напоминали фантастических животных: я видела неуклюже передвигавшийся сноп соломы, пару тощих ног, переносивших кучу морских водорослей, головы, над которыми оленьими рогами ветвился хворост или колыхались пальмовые листья.