Книга Классы наций. Феминистская критика нациостроительства - Елена Гапова

Если икру нельзя просто намазать на «интернациональный» бутеброд, а требуется потреблять на блинах, то пекущая их женщина «заведует» ритуалом, владеет сакральным знанием и занимает позицию жреца. Ритуалы, т. е. обладающие особой значимостью повторяющиеся практики, являются одними из самых важных цементирующих семью веществ; некоторые из них (свадьбы, похороны) одновременно с этим предполагают взаимодействие с внешним сообществом и сознательные усилия, направленные на включение семьи в более широкую общность[252]. Таким образом женщина получает еще один ресурс в переговорах о власти: неся ответственность за организацию не только жизни в доме, но и, в значительной степени, повседневного статусного взаимодействия с другими, она получает власть в пределах этих сфер. Пример с блинами дает также представление о том, как выходцы из бывшего СССР, попадая в общую категорию «русские», начинают, в соответствии с ожиданиями окружающих, воспроизводить некую «обобщенную» русскую культуру, к которой они дома не считали себя принадлежащими (и подавать не белорусские драники, а икру), или, скорее, культуру советскую. Обучая детей грамоте на родном языке, что делается во всех известных мне образованных семьях, матери читают им не только про Ваньку Жукова и русалку на ветвях, но также и про 9 Мая и 8 Марта. Именно матери чувствуют себя ответственными за включение детей в пространство воображенной национальной культуры:

«Ну еще я лично занималась с ними русским языком. Я просто занималась как в школе, ежедневно. Мы проходили по учебникам русским. С Витей в основном проходили русский язык. Даша еще маленькая была, с ней буквы только. Ну книги читали русские…» (Наташа).

Отец семейства подтверждает результативность усилий жены: «Наши дети знают, что они русские» (Виталий). Внутри сформированных женщинами дружеских сетей организовываются «русские» клубы для детей, изучается классическая литература, ставятся спектакли, разучиваются танцы; матросский танец советского октябрятского детства соседствует с «коробейниками», и ни один Новый год не обходится без ритуала «елочка, зажгись». Эта деятельность продолжается годами.

Стараясь передать детям свою культуру, родители одновременно озабочены и тем, чтобы успешно включить их в жизнь в другом обществе, где, возможно, стартовые условия для них менее благоприятны, обеспечить своими нынешними усилиями их будущий высокий статус, дать им хорошее образование. Представления о том, что именно родители должны детям дать и как это следует делать, формируются в сложном переплетении своего и чужого.

Прежде всего хорошее, в родительском понимании, образование включает некоторый набор того, что П. Бурдье называл культурным капиталом и что приобретается вместе со знанием классической музыки, походами в музеи и т. п. На Западе культурный капитал является признаком статуса, связанного с обладанием капиталом материальным (в оперу ходят состоятельные люди), и в тех американских семьях, где детей учат музыке, даже неработающие матери могут пользоваться помощью приходящей прислуги для еженедельной уборки дома. В семьях, характеризующихся неоднозначной социальной мобильностью, обучение детей музыке или рисованию (обычно через те же сети соотечественников, так как «свои», часто нелегально работающие учителя стоят дешевле и обладают прекрасной квалификацией) может сочетаться с тем, что мать сама подрабатывает где-то помощью по дому. Очевидно, для родителей уроки музыки есть нечто большее, чем просто обучение детей: это важная часть их собственного (в том числе национального) достоинства, их идентичности образованных людей, выходцев из «страны с великой культурой», где многое, и прежде всего школьное образование, «гораздо лучше, чем здесь». Мнение о плохом американском школьном образовании является популярным.

Я не предполагаю рассматривать, насколько это верно: для меня важно то, что «лучшее качество» советского школьного образования обычно связывается со знанием математики и естественно-научных дисциплин (для их изучения также нанимают репетиторов «из своих»). В то же время никто из известных мне американцев незнанием своими детьми математики не озабочен: их обычно беспокоит, есть ли в школе хорошие спортивные секции, так как именно спортивные достижения могут быть наиболее вероятным способом получения стипендии в престижном университете. В бывшем же СССР репетиторов чаще всего нанимают для изучения языков. Иначе говоря, представление о том, что включается в хорошее образование и что родители должны детям дать, культурно сконструировано.

Связь между математикой (т. е. точными науками) и успехом (обеспеченной жизнью, высоким социальным статусом), очевидно, следующая. В программистской среде принято считать, что знание математики необходимо для правильного выбора профессии и, в будущем, – вхождения в американскую профессиональную (программистскую, естественно-научную) среду. Именно этот путь является для родителей образом успеха; для американцев он в гораздо большей степени может связываться с работой в банке. Иначе говоря, «успех», хотя речь идет о совсем другой культуре, должен соответствовать представлениям и практическому опыту родителей, ищущих не только успешную стратегию для детей, но и подтверждение тому, что их собственный путь был верным.

Таким образом, семья и дружеская сеть принимают на себя значительные образовательные функции; объективно их исполнение возможно, только если кто-то (женщины, так как они находятся дома) будет доставлять детей к репетиторам, работать репетиторами, искать спортивные секции, шить костюмы для спектаклей и придумывать ритуал встречи Нового года, т. е. осуществлять то «интенсивное» материнство, которое нередко оправдывается в западной педагогической литературе как вызванное интересами ребенка. Эта деятельность дает возможность произвести и ту идеологическую работу, которая необходима женщинам для «оправдания» ситуации, в которой они оказались. «Когда женщины остаются дома растить детей, они занимаются этим “интенсивно”, потому что эта стратегия позволяет “оправдать” тот факт, что они не зарабатывают», – пишет Шэрон Хейз[253]. Пытаясь оправдать свою «непродуктивность», максимально повысить собственную «полезность», женщины связывают ее прежде всего с обеспечением детских интересов:

«Забота о ребенке является достаточно серьезной работой… нужно адаптировать ребенка; если он школьного возраста, надо там ходить с ним в школу, пока он там не начнет общаться с одноклассниками; каким-то образом помогать, и на это у многих уходит довольно много времени, и люди как бы чувствуют себя вовлеченными в какую-то там социальную жизнь» (Лариса).

Женщинам важно рационализировать отказ от профессии, оправдав его «служением семье»:

«Я поняла, что если мы остаемся здесь, в этой стране, моя квалификация уходит. Этот горизонт все дальше, дальше. Ну что ж, сидеть и плакать, сожалеть? Ну все равно ты не можешь себя тут реализовать ну никак. Это невозможно… ‹…› Я настолько ушла в семью, что даже получила интерес какой-то. Вот мне интересно быть мамой… быть женой… Я понимаю, что я тоже нужна… помогаю детям готовиться по музыке… Дашу вожу на балет. Мысленно себя ощущаю – как будто я работаю, как будто я там вместе с ними. Мне нравится, что дети связаны с искусством» (Наташа).