Книга Прекрасная пленница - Этель Стивенс

Перед Риккардо стоял совсем новый Си-Измаил. Не учтивый дуэлянт, а фанатик, который, не помня себя, выкрикивал слова, накипевшие у него на сердце, и в представлении которого искажались все перспективы.

– Идите с нами! – пылко повторил Си-Измаил.

– Не могу. Невозможно.

Си-Измаил секунду помолчал, потом внезапно изменившимся небрежным тоном бросил:

– Быть может, это окажется для вас возможным, когда… мы найдем другие способы…

Угроза, заключавшаяся в этой фразе, вывела Риккардо из пассивного состояния. Он заговорил, и слова сами срывались с языка.

– Ни убеждения, ни угрозы не могут поколебать меня и заставить изменить мое решение. Вы хотите воскрешать то, что уже умерло, и борьба, которую вы затеваете, заранее обречена на неудачу. Вы не об освобождении народа от хищников-чужеземцев, от эксплуататоров, своих и чужих, думаете. Вы хотите разжигать в нем религиозный фанатизм, и во имя религии, во имя дряхлого магометанства, держать его в косности и невежестве. Я не защищаю пауков и концессионеров, но сюда идут с запада и те, кто хочет и может трудиться рука об руку с теми, кто трудится здесь. И не восстанавливать надо одних против других только потому, что принадлежат они к разным расам, а искать общие пути к общему лучшему будущему. Вот за что надо бороться! А вы, Си-Измаил, вы – фанатик! Мечтатель! Вы обманываете самого себя! И дело ваше обречено на гибель!

Он ждал ответа, но Си-Измаил молчал… Поднял руку, будто про себя творя заклинания и рассчитывая, что от этого одного человек, оскорбивший его религию, рассыпается в прах. Риккардо смотрел на него не смущаясь, и видел, как мало помалу лицо араба темнело, тень сомнения, тень ненависти ложилась на него. Он вдруг осунулся, глаза ввалились, рука бессильно упала.

– Воскрешать то… что уже умерло… – повторил он, сам не замечая, что говорит вслух.

В эту минуту над городом пронесся зов, протяжный, на высоких нотах. Он несся сверху, и ему ответили сотни голосов.

Си-Измаил поднялся, двигаясь, как в трансе, и отодвинул занавес. Риккардо увидел минарет, неясно выступавший на фоне пробуждающегося неба, и серп умирающего месяца над ним. Муэдзин призывал верных к утренней молитве.

Си-Измаил опустился на колени и, припав лбом к плитам пола, начал молиться. Риккардо смотрел на него с изумлением. Окончив молитву, Си-Измаил поднялся. Риккардо увидел совсем преображенное лицо. Оно светилось как лицо ребенка. Глаза были нежные и влажные.

Он посмотрел на Риккардо отсутствующим взглядом; потом хлопнул в ладоши.

Метис тотчас появился – он, должно быть, тоже не спал всю ночь.

Си-Измаил повернулся к Риккардо.

– Я полагаю, – сказал он с самой невинной улыбкой, словно и не угрожал никогда, – я полагаю, что вы можете быть поставлены в необходимость пересмотреть свое решение. Мы как-нибудь еще вернемся к этому вопросу. Пока вы придерживаетесь прежнего взгляда?

– Безусловно.

Си-Измаил задумчиво погладил подбородок.

– Мой слуга проводит вас в отель. Иностранцу здесь легко заблудиться.

И Риккардо вышел вслед за метисом во двор, потом на улицу. Занимался рассвет нового дня.

ГЛАВА IV

Джоконда проснулась рано, и ее потянуло на воздух. Быстро одевшись, она на цыпочках, чтобы не разбудить спящую Аннунциату, вышла из комнаты. Из квадратного цветника, разбитого на французский лад перед отелем, несся запах роз, которые росли там под защитой пыльных пальм и акаций, – предмет забот всей местной французской колонии.

Обойдя небольшой клочок зелени, Джоконда направилась к туземному городу, в который и вошла через ворота Баб Джеллэдин. Как и Риккардо накануне вечером, она свернула на улицу Сосье, по обыкновению кишевшую людьми и мухами. Она с любопытством и участием присматривалась к населению Святого Города. На многих лежала печать нищеты, а иногда и болезни. Ей приходилось миновать одного слепца за другим, попадались даже слепые дети. Но никто не роптал на судьбу. Бледные, золотушные и хилые дети – дети матерей, которые всю жизнь проводили за станком, – играли возле лавчонок, из которых уже доносился аппетитный запах еды. У Джоконды сердце сжималось, когда она смотрела на этих детей: было очевидно, что на их долю достаются и не одни только ласки, что они уже знают страдания.

Та же печать тупого и покорного страдания лежала на животных; видно было, что за ними совсем не ухаживают. Мимо нее проходили женщины, с любопытством рассматривавшие ее из-за своих вуалей: вуали были черные, выцветшие, и закрывали женщин с головы до ног. Черные фигуры скользили, как призраки, по залитой солнцем улице, мимо веселых тканей, вывешенных торговцами ситцами, мимо ярких плодов, выставленных под полосатыми навесами фруктовщиков.

Она вышла за пределы туземного города. Подле огромных цистерн, известных под названием бассейна Аглабитов, на площади шла торговля скотом. Высокие, исхудалые верблюды на привязях домашнего производства фыркали, высоко задирая голову; ослики жались друг к другу; козы философски выжидали, пока их подоят.

Молодой роскошно одетый кади с удивлением уставился на Джоконду, когда она проходила мимо, а куча оборванных ребятишек окружила ее, прося милостыню. Кади распугал их, употребив несколько сильных выражений на арабском языке, и, поклонившись, проехал вперед. Джоконда невольно улыбнулась – такая в его манере держать себя была смесь дерзости и почтительности.

Мгновение спустя он повернул и подъехал к ней.

– Известно ли мадам, что здесь небезопасно гулять одной?

– Я не намерена идти далеко – всего лишь до мечети Сиди Сагаби.

– Не следует идти туда без провожатого. В этом округе сейчас неспокойно, мадам. Не разрешите ли проводить вас?

Тон был очень заботливый, Джоконда решила принять предложение и по-арабски поблагодарила. Кади моментально просиял и, соскочив с лошади, взял ее под уздцы.

– Сладко слышать родную речь из уст чужестранца, – привел он арабскую поговорку.

В манерах его и следа не осталось наглости; и по дороге в мечеть они беседовали просто и непринужденно.

– Нравится вам Керуан? – спросил он, когда Джоконда, остановившись, оглянулась на город, весь белый, сверкающий на солнце, – Город Молитвы с бесчисленным количеством минаретов, возносящихся ввысь, и с куполами, мягко округлыми, как груди Дианы.

– Отсюда он прекрасен, – отозвалась она. – Но стоит войти в него, и делается грустно – настоящее место скорби.

Он взглянул на нее, не понимая. Она указали ему на черную фигуру – проходившую мимо женщину.

– Смотри! У вас мужчины ходят в черном, у нас – женщины! Не все ли равно?

– Не это одно. Сколько нуждающихся! Сколько слепых и больных!

Улыбка скользнула у него по лицу.

– Так было всегда. И какое это имеет значение? Двери рая открыты для всех.