Книга Возлюбленная кюре - Мари-Бернадетт Дюпюи

Матильду так мучило чувство вины, что в словах горничной она уловила странные, обвиняющие нотки. Она встала и вывела девушку в коридор.

– Конечно же, отец Ролан не оставит бедняжку без помощи. А что мой муж?

– Хозяин еще не вернулся. Я заварила чай. Подать?

– Да, пожалуйста. Сюзанна, люди такие злые… Никогда не знаешь, что они себе навыдумывают! Скажи, ты меня не выдашь? Ну, о том, что мы очень дружим с господином кюре… Ты понимаешь… Если тебя спросят, сделай вид, что ничего не знаешь. Я отложила немного денег и дам тебе столько, что хватит и на сундук, и на приданое[9].

– Спасибо, мадам! Не бойтесь, я никому ничего не расскажу.

В доме священника, в тот же вечер

Туанетта поправила сероватый чепец на каштановых волосах и посмотрела на Анни, у постели которой провела уже много часов. Больная без конца стонала, но голос ее звучал все слабее. Глядя на вдову с жалостью и держа ее за руку, Туанетта пересказывала несчастной последние новости. Простодушная и добрая по своей природе, она интуитивно делала все, чтобы поддерживать Анни в сознании, с надеждой на скорое выздоровление.

– Боюсь, она не всегда слышит, что я говорю, господин кюре! – крикнула она, обращаясь к Шарвазу.

Мужчина мерил шагами соседнюю комнату, втайне надеясь услышать предсмертное хрипение или стон. К его глубочайшему удивлению, агония все не заканчивалась. «Невероятно, как долго она сопротивляется смерти! Наверное, на тучных яд действует медленнее. Во флаконе осталось еще немного порошка. Я дам его Анни, как только мы останемся наедине», – пообещал он себе.

Кюре местечка Сен-Жермен без колебаний вошел в заколдованный круг, которым является преступление, и обратной дороги для него не было. Слушая стоны Анни, человек более мягкосердечный наверняка терзался бы муками совести, но отец Ролан был не из таких. Он обрек Анни Менье на смерть и теперь с нетерпением ожидал исполнения приговора.

– Ступайте домой, Туанетта, – сказал он с порога комнаты. – А Анни пускай отдохнет, поспит. И потом, вы же сами сказали, что она вряд ли вас слышит.

– Почему же, иногда она мне отвечает, – возразила Туанетта.

Волна холодного ужаса накрыла кюре. Нужно дать жертве последнюю порцию яда, и как можно скорее! Он решил не отходить от Анни. Если у нее хватает сил говорить между приступами бессознательности и боли, она все еще может их выдать!

– Господин кюре, перед уходом я, пожалуй, вынесу ведро и ополосну лохань, – предложила Туанетта. – И мне кажется, что в том, что из нее выходит, есть кровь!

– Сделайте это, Туанетта, и я дам вам десять су, – ответил Шарваз, морщась от отвращения.

– Мне не нужны деньги, я это делаю по дружбе. Анни – очень хорошая женщина.

Кюре передернул плечами. Хорошо, что Туанетта сама предложила убрать за больной. Скоро придет доктор, и будет лучше, если он не увидит этих ужасных рвотных масс, отравляющих воздух в доме.

Исполнив все, что было нужно, соседка стала прощаться. Остановившись на пороге комнаты Анни, чтобы ее могли слышать и больная, и хозяин дома, который по-прежнему сидел возле очага, она сказала:

– Я не смогу прийти завтра, бедная моя Анни, в доме у мэра затевается большая стирка. Но нужно кого-нибудь пригласить на случай, если тебе что-нибудь понадобится.

Кюре ответил ей мягким, исполненным сострадания голосом:

– Не тревожьтесь, мадам Туанетта, я побуду с Анни. Завтра я на целый день останусь дома. Не знаю, что за хворь так ее мучает, но надеюсь, это все же не слишком серьезно. Однако думаю, мне удастся убедить ее исповедаться.

Испугавшись этих зловещих слов, Туанетта перекрестилась и вышла. Анни Менье и Ролан Шарваз остались наедине – несчастная женщина, мучимая болью и приступами рвоты, и мужчина, внимательный и настороженный. Один-единственный раз умирающая попросила послать за своими детьми.

– Эрнест… Я хочу повидаться со своим мальчиком… И с Эльвиной. Где они? – слабым и тонким, изменившимся до неузнаваемости голосом спросила она.

Кюре вздрогнул и, не скрывая раздражения, ответил:

– Они приедут завтра, Анни. Завтра…

* * *

К вечеру все знали, что служанка кюре заболела и не встает с постели, но никто не знает, что с ней такое. Новость распространилась благодаря ризничему, который обошел едва ли не весь городок, с озабоченной миной рассказывая тут и там, что мадам Анни слегла от неизвестной болезни. И нельзя было сказать, что происходящее не доставляет ему удовольствия: все-таки приятно сообщить важное известие, когда все с охотой слушают и даже угощают наливкой…

Возвращаясь от священника, Сюзанна встретила знакомых и, не устояв перед искушением, расписала, в каком ужасном состоянии пребывает Анни Менье. И понеслось… Кто-то выразил мнение, что она слишком много пьет и с ней случился сердечный приступ; вероятным представлялось и предположение, что бедная Анни поскользнулась на обледеневшей внешней лестнице и упала и это падение ее доконало.

Желая узнать больше, ближайшие соседи то и дело стучали в дверь кюре, и продолжалось это даже после наступления темноты. Отец Ролан, печально качая головой, приглашал гостя войти и указывал на дверь слева от очага. Заглянув в комнату, где на кровати лежала больная, гость спешил восвояси с мыслью, что кюре души не чает в своей служанке и уж он-то отлично о ней позаботится.

Две соседки преклонных лет, одетые в черное и с черными косынками на седых волосах, явились в пресбитерий в час Ангелуса[10]. Обычно их приглашали на ночные бдения у гроба умершего, и вот теперь они пришли справиться о здоровье мадам Анни. «Слетаются, как стервятники на падаль», – подумал Ролан Шарваз, приглашая старух погреться у очага.

– Присаживайтесь, дамы! – с преувеличенной вежливостью пригласил он. – Бедную Анни особенно мучит жажда. Слышите?

Старухи в черном навострили уши. Кюре налил в стакан белого вина и бросил туда же щепотку сахара.

– Во рту горько, и хочется пить! Боже, как же хочется пить! – жалобно стонала Анни.

– Иду-иду, бедная моя Анни! И несу вам белого вина, которое вы так любите. Я немного его подсластил, чтобы не было отрыжки. Так оно меньше будет раздражать желудок…

Количество гостей в пресбитерии умножилось. Вошел доктор де Салиньяк под руку с Матильдой, а следом за ними – учитель. Кюре жестом дал понять, что сейчас не время для церемонного обмена приветствиями, и пригласил их в комнату больной.