Книга Прошлой осенью в аду - Светлана Гончаренко

Она заплакала. Я и сам готов был плакать. Я ее любил не как хозяйку, а как сестру, так она была добра и баловала меня. Я любил несчастного Цецилия. Геренний был мне необыкновенно противен с его первого появления в доме Юлии. Я тут же поклялся жизнью — ведь это все, что было у меня своего — что сделаю, как она просит.

— Я не останусь неблагодарной, даже если твоя весть будет дурной, — сказала Юлия Присцилла. — Я дала тебе свободу в своем завещании, но завтра же утром, если ты останешься жив (если Геренний не застанет тебя и не убьет), я объявлю тебя свободным.

Вы, Юлия, не можете понять, что значило для меня это обещание — то, что для Юлии Присциллы будет стоить завтра лишь трех слов! Перед глазами у меня потемнело, и я опрометью бросился на улицу, зачем — не знаю. В этот полуденный час вокруг не было ни души. Солнце жгло нестерпимо, и даже мои жесткие пятки не выносили прикосновения разогретой мостовой. Я прыгал по камням, как капля воды по раскаленной сковородке, и торопился поскорее добраться до узенькой блеклой тени, которая была для меня, как прохладная лужица, где я долго отходил и блаженствовал. Дело было в Альсии, в Этрурии. Римское лето тяжело лихорадками, Юлия же берегла Цецилия и увозила сына на это время в здоровые места. Городок был небольшой, и я скоро добрался до задворок вилл средней руки. Здесь было больше тени и зелени. Я полз под кустами, перепрыгивал через кучи мусора, нырял в траву — суетился и не мог прийти в себя от возбуждения, радости и ужаса, всего разом. Мое сердце колотилось и не давало ногам покоя. Наконец я вбежал на высокий холм, забился под только что отцветшиий жасминовый куст (вся трава вокруг была усеяна его жухлыми, но еще пахучими цветками) и лег лицом вниз. Я знал, что предстоящая ночь — главная в моей жизни. Буду ли я жить, и жить свободным человеком, или умру, решится через несколько часов.

Вдруг чья-то рука легла мне на плечо. Я вздрогнул и поднял голову. Надо мною на корточки присела женщина необыкновенного роста. Я к тому времени многое узнал и повидал и в Сирии, и в Италии и сразу понял, что эта женщина не нашего смертного рода. Если б она встала, то коснулась бы затылком самого высокого дерева в Альсии. Но она присела и заглянула мне в лицо. Легкое покрывало лилового цвета — такие я видел на самых богатых матронах — затеняло ей глаза. Ветра не было, но ткань так была тонка, что колебалась и трепетала от дыхания. Лицо женщины было чрезвычайно красиво. Даже статуи не всегда имеют такие прекрасные и гладкие лица.

— Поднимись! — сказала женщина. — Не лежи в пыли, а смотри вперед!

Она указала вниз. С вершины холма, где мы сидели, вилла Геренния была видна, как на ладони. Сама судьба, значит, вела меня сюда! Как иначе мог я узнать устройство незнакомого двора и дома, куда меня никогда не пустили бы на порог? Геренний презирал меня, говорил, что я ничему не научил Цицилия, и советовал Юлии продать меня в какую-нибудь школу.

— Посмотри на ту дверь, — сказала женщина и, взяв мою голову за виски, повернула влево, — она ведет на задний двор. Видишь?

Я видел. Народу на этом дворе хватало: какая-то старуха расстилала сушить на тряпках зелень, чернокожие рабы грелись на солнышке. Их тела сверкали, как металлические. Дверь я запомнил. Еще запомнил, как на задний двор пройти из сада.

— Эту дверь сегодня забудут запереть, — сказала женщина, улыбаясь. Я смотрел на дом Геренния и не видел ее лица, но по голосу знал, что она улыбается. — Иди все время прямо.

— Я не умру сегодня? — спросил я, но она уже отпустила мои виски и ничего не ответила.

Я быстро оглянулся. Никого рядом не было. Не было следов ног в пыли. Не слышно было ни шагов, ни треска приминаемых трав, ни шума одежд. Тишина стояла такая, что я расслышал шорох горячего воздуха, волнами поднимавшегося кверху. До сих пор помню это звук: он похож на тот легчайший скрип, какой бывает, когда касаешься шелка.

Я вскочил на ноги. Далеко было видно с холма, но женщины нигде не было. Голова у меня слегка кружилась, а там, где прикасались ее пальцы — на висках — долго сохранялась прохлада, будто руки ее были натерты мятой. Я уже не так дрожал от возбуждения, как тогда, когда выбежал из дома Юлии. Я начал размышлять и понял, что женщина эта — некая богиня или дух. Явилась она в послеполуденный жар, в ту томительную пору, когда кругом тихо, безлюдно и пусто. В такой час всегда появляются призраки. Необычный рост и красота говорили о том, что она из бессмертных — но кто? Исида? Великая Матерь? Сама Юнона? Или же это этрусское божество, такое древнее, что стало безымянным и оставило зверообразие в угоду латинским обычаям? Много лет я пытался доискаться, а до сих пор не знаю даже, явь то была или сон. Но что пришло это свыше — убедитесь.

Наступила ночь. Она такая была звездная, пахучая, черная, будто знала, что будет для кого-то последней. Я набрал за пазуху медового печенья, которое искусно готовили у Юлии. Я думал печеньем отвлечь или приманить собак, если они вдруг набросятся на меня у Геренния. Однако он не держал этих свирепых, но простодушных тварей, предпочитая чернокожих сторожей.

В усадьбу я пробирался со стороны сада, влезши на высокое дерево за оградой и спрыгнув с другой ее стороны. Это рискованное дело, но я был легок и гибок, и ни одна ветка не хрустнула подо мной. В саду было тихо. Шел конец июня, насекомые еще не так зудели и скрежетали по ночам, как бывает ближе к осени. Я слышал только редкие плески жирных рыб в пруду да тихий шелест листьев. За день сад нагрелся, а вечером садовники обрызгали и траву, и деревья, и песок. От этого пахло сладко, как в первые минуты дождя, и мне вдруг жаль стало того мира, который я, возможно, нынче же покину. Ничего у меня в нем нет — ни дома, ни родных, ни скарба — но есть этот запах, и тысячи других запахов, и цвет неба, и вкус воды, и всяческие звуки. Но все-таки я даже шага не замедлил. В тени построек, где, видимо, спали домочадцы Геренния, вступил на задний двор. Тут уж несло и кухней, и даже помоями, хотя вообще дом Геренния содержался в большом порядке — всюду подметено, сад подстрижен, нигде ничего не валяется. Я вдоль стены прокрался к двери, которую указала мне днем неизвестная богиня. Я тронул дверь рукой — она подалась совершенно бесшумно. Я ободрился и уверовал в свою удачу.

Когда я прикрыл за собой дверь, то оказался в полной темноте. Я помнил указание идти вперед, но не знал, что имелось в виду: то ли расположение нужной мне комнаты, то ли безыскусное прямое поведение в деле. Я пошел прямо и на ощупь, изредка кося в сторону, натыкаясь на шершавые стены и снова выходя на верную дорогу. Мне начало казаться, что я уже несколько часов ступаю в потемках. Потом впереди что-то забрезжило, но я попал всего-навсего в комнату с выходом в сад. После темноты тени стриженых кустов на песке показались мне невыразимо прекрасными, как и ночные птичьи голоса (я не боюсь, как многие, крика сов). Звезды блестели теперь еще сильнее, чем тогда, когда я лез на дерево у ограды. Они пестрели и подмигивали, будто уговаривали остаться, не лезть в преисподнюю. Вот бы еще минуточку постоять и посмотреть на них! Однако на противоположной стене комнаты чернел проем, и я устремился туда. Мне надоело томиться любовью к миру и жизни, каких до этой ночи я в себе и не подозревал. Так я никода ничего не разузнаю! Надо идти вперед: боги любят смелых.